Демидовы: Столетие побед - Игорь Юркин

Домом в Гривцове переулке петербургская недвижимость Григория не исчерпывалась. Возможно, дома он множил и сохранял в расчете на подраставших детей.

В своих заметках, посвященных современному ему русскому искусству, петербургский академик Я. Штелин описал виденный им необычный (из-за множества символических деталей) семейный портрет, написанный с Г.А. Демидова и его супруги. Его автором был немецкий портретист Давид Людерс, работавший в Петербурге в 1757—1758 годах. Мужа на портрете он поместил перед кабинетом редкостей натуральной истории, жену — на фоне сада. Перед ней находился розовый куст с двадцатью пятью листьями на нем и пятью увядшими розами. Пять свежих роз она протягивала мужу. «Это должно означать, — поясняет Штелин, — что они живут в супружестве 25 лет, у них было 10 детей, из них 5 умерли, а 5 живы». По мнению Штелина, картина была лучшей из написанных художником в годы пребывания в русской столице[931].

Дети, их воспитание — важная часть жизни Григория Демидова, всмотревшись в которую, можно узнать нечто и о нем самом.

Детей, доживших до взрослых лет, в семье было много — больше, чем насчитал роз Штелин[932]. Сыновей — трое: Александр (старший), Павел и Петр. Дочерей — семь. По возрасту сыновья различались не сильно — разница между старшим и младшим составляла три года. Весной 1748 года, когда старший приближался к одиннадцатилетию, отец отправил их в дальние края: учиться и смотреть мир. Впрочем, первые три года прошли не так уж далеко, в Ревеле, где профессор Сигизмунди и некто Фохт обучали их латыни и немецкому языку. Овладев ими, братья отправились в Западную Европу. Их путешествие по ее городам, обучение в ее университетах продолжалось, считая от времени отъезда из Петербурга, 13 с лишним лет. В русскую столицу они возвратились в первый день сентября 1761 года, за два с небольшим месяца до кончины отца[933].

Сохранились «журналы» путешествия молодых Демидовых, раскрывающие интересы и образ мыслей не только их самих, но, опосредованно, и их родителя. Здесь упоминается о посещениях заводов и рудников, в частности знаменитых фрайбергских (сравним: раньше Демидовы отправляли преемников для обучения делу на собственные предприятия). Но сколько упомянуто объектов, которые Демидовых прежних поколений заинтересовали бы в лучшем случае как занятная редкость. Содержащиеся в заметках братьев описания художественно-исторических памятников Рима и Флоренции и сегодня можно использовать в качестве путеводителей по знаменитым городам[934].

Эти письма и журналы — своего рода окно в души братьев Демидовых. Но корректно ли переносить то, что видим в них, на Григория? Ведь их личности ваялись в иных, чем его, условиях — в атмосфере европейской культуры. Какой была обстановка в петербургском доме Григория Акинфиевича, тон в котором задавали не письма, а живые люди? Ответ на вопрос дает знакомство с дочерьми Григория и Анастасии. За границу их не посылали, но тоже учили и воспитывали. Усилия принесли плоды: по меньшей мере три из девиц Демидовых занимались литературными переводами. Одна, Хиония, перевела, между прочим, французскую сказку, русский отголосок которой известен нам в пересказе Сергея Аксакова под названием «Аленький цветочек». И это — в XVIII веке, в эпоху, для которой писательские опыты женщин в России еще довольно редки.

О многом говорят имена зятьев Григория. Дочь Пульхерия вышла за архитектора, директора Академии художеств А.Ф. Кокоринова, Наталья (младшая) — за другого архитектора — И.Е. Старова[935], Хиония — за дипломата, посланника в Швеции и Турции, впоследствии члена Российской академии и секретаря Вольного экономического общества А.С. Стахиева.

Новые интересы, новые места конденсации лиц с такими интересами. Это уже не просто круг образованных людей, это круг людей с высокими духовными запросами. Прокофий, реинтегрируясь, стремится уже не столько к знанию (хотя и его не отвергает), сколько к здравому смыслу и радостям естества. Напротив, Григорий в его интеграции оказывается даже впереди паровоза — в просвещенном обществе, духовным наследником которого станет русская интеллигенция XIX века.

Любопытно, что ориентация на знание «европейского» типа не отменяет интереса к традиционной культуре, хотя воспринимается она, конечно, уже не так, как в детстве. Мы упоминали о письме Прокофия Миллеру, сопровождавшем посылку ему исторической песни. Она входит в замечательный фольклорный сборник XVIII века, который назван по имени его составителя «Сборником Кирши Данилова». Кирша — загадочная фигура. Долгое время не было даже уверенности в том, что это историческое лицо. Только недавно удалось реконструировать биографию этого человека, при этом выявилась тесная его связь с демидовскими заводами. И, добавим, с самими Демидовыми. Не ставя перед собой цели полно раскрыть это утверждение, в дополнение к упомянутому факту посылки Прокофием песни из «Сборника» (посылал — значит скорее всего был знаком и с собранием), укажем еще один. Это написанная одним демидовским приказчиком другому недатированная записка, сохранившаяся среди писем Акинфия в Нижний Тагил 1739 года. Вот ее текст:

«Григорей Сидорович. Кирилу Данилову не извольте проживку ево в вину поставить, ибо он удержан здесь был его благородием Григорьем Акинфиевичем за некоторым делом. Писал приказом его благородия Борис Сергеев»[936].

Конечно, даже если речь в записке идет о загадочном Кирше, из нее не следует, что его задержка Григорием связана с талантами, сохранившими имя Данилова в памяти потомков. Но существует свидетельство того, что в общении между ними важную роль играли именно таланты. В одном документе (до-ношении 1740 года из конторы Лялинского завода в Канцелярию главного правления Сибирских и Казанских заводов) упоминается некий Кирилла Данилов сын Исаков, в 1737 году отданный Акинфием Демидовым «сыну своему Григорию в музыканты». Этот Исаков жил «при нем, Григорье, у Соли Камской», а позже приехал с ним в Невьянский завод. Косвенные, но в своей совокупности сильные доказательства убеждают, что К.Д. Исаков и составитель знаменитого впоследствии фольклорного сборника — одно лицо[937]. Как видим, ориентированный на европейскую культуру 24-летний Григорий не чурался культуры коренной, народной.

Григорий умер молодым, в 46 лет, 3 ноября 1761 года. Его похоронили в Туле, в демидовской усыпальнице Николо-Зарецкой церкви при гробах отца и деда. Не знаем, кто принимал решение о его здесь погребении. Но, помня, как далеко ушел он в своем развитии от первых представителей рода, его посмертное возвращение к корням представляется символичным. Григорий был и остался Демидовым.