Настоящая фантастика – 2010 - Генри Лайон Олди

Бортовой компьютер «Кот Баюн» заводил носом, принюхиваясь к выполненным в виде связки сосисок записям с полетной документацией. Манипулятор мышь, попискивая от усердия, тут же принялся протягивать связку через кошачий мозг в направлений от левого уха к правому.

— Продувка! — сказал оператор. Обычно в этот момент он по сложившейся на космодроме традиции начинал ковыряться грязным мизинцем в своей левой ноздре и сморкаться.

По команде шесть Змеев Горынычей реактивной тяги, установленных по периметру первой ступы нашего космолета, начали, пофыркивая, прочищать свои огненные горла.

Я покосился влево. Третий член нашей космической команды, бортинженер Жердяй Игошин, меланхолично посасывал через трубочку апельсиновый сок из большой пластиковой бутылки. Водяной — он и есть водяной. Никакого космоса ему и даром не надо: дай только похлебать чего-нибудь жидкого да вовремя смени памперсы.

— Старт! — рявкнул в эфире оператор.

Горынычи в хвосте ракеты дружно выдохнули пламенем, разметав пыль и плесень на ржавом железе стартовых конструкций. Космолет дрогнул, приподнялся на реактивной тяге и медленно пошел вверх.

— Позвездячили! — проплямкал губами в микрофон Пипелыч. Это тоже наша старая и добрая традиция — начинать каждый полет исторической фразой, с которой ушел в свой бессмертный рейс к звездам первый космонавт планеты Гагара Юрский.

— Тридцать секунд, полет нормальный. — Оператор шумно всхрапнул в наушниках.

Я повернулся к иллюминатору. Было хорошо видно, как с соседних пусковых площадок в голубизну небес поднимались дымные белые стрелы стартующих ракет. Массовый старт — это всегда завораживающее зрелище. Жаль, что в последние годы из-за нарастающего как катящийся с горы снежный ком миролюбия нашего Колдовского правительства наблюдать массовые запуски можно все реже и реже.

Сигнальный филин над пультом управления тревожно замигал большими круглыми глазами и трижды угукнул. Пипелыч испуганно вскинулся со сна, влип носом в замигавшие красным лампочки световой индикации и недовольно крякнул:

— Неполадки на разгонном блоке Д первой ступы. Левушка, займись!

— Есть, командир! — Я принялся отстегивать фиксирующие ремни на кресле.

Гм, «Левушка, займись»… Мог бы и не говорить, сам знаю свои обязанности. Жердяйчик наш Игошин, хоть по штатному раскладу и записан бортинженером, но в бортовых системах ракеты — ни бум-бум. Водяные — они больше по собственно космической технике специализируются. Да еще в том, чтобы поплавать всласть. Без разницы где: можно внутри герметичного контура орбитальной станции или космического корабля. А можно и за бортом, в открытом космическом пространстве. И не случайно, что первый космонавт, который свободно воспарил на околоземной орбите вне корабля — Леонтий Лексейшин, — был водянистого роду-племени.

Ну, а самому Пипелычу покидать свой пост и вовсе не резон. Где это видано, чтобы командир, «Заслуженный домовой Лукоморского Союза», тратил свое драгоценное время на всяческие поломки и отказы? Да еще во время запуска — самой скучной операции в любой космической миссии.

Поэтому кто у нас на борту сейчас универсальная палочка-выручалочка? Я, леший Левиафан Дормидонтов, пилот. И копаться во всяких неисправностях мне сейчас предстоит своими собственными волосатыми ручками.

Я выбрался из кресла, с помощью лома и материнского колдовского слова открыл люк в теплозащитном экране на полу пилотского отсека и полез в образовавшийся лаз.

Орбитальный рабочий модуль, через который мне пришлось пробираться, был почти сплошь заставлен деревянными ящиками с аппаратурой, запчастями и провиантом. Но погрузку на космодроме я делал сам, поэтому плутать мне долго не пришлось, и уже через пару минут я добрался до спиральной трубы, связывающей наш космический корабль со всеми ступами ракеты-носителя. Подложив под себя толстый том бортового журнала, чтобы не протереть штаны скафандра во время спуска, я оттолкнулся от отполированных до блеска бортов спирального лаза и скользнул вниз, заботливо подгоняемый в спину постепенно нарастающей перегрузочкой.

Мне всегда нравилось скользить по спиральной дорожке, проложенной между топливными баками ракеты. В качестве баков для хранения окислителя и горючего — живой и мертвой воды то есть — у нас используются гигантские водяные жабы. По команде с Земли щекотуны-тараканы начинают пощекатывать горловины жаб, и те отрыгивают воды в большущие рабочие клизмы. Направляющие шланги клизм вставлены в подхвостовые отверстия Змеев Горынычей. В змеевских желудках живая и мертвая вода соединяются, химически реагируют и производят высокотемпературный газ, который через разинутые пасти Горынычей вырывается во внешнее пространство, создавая реактивную тягу. Эта тяга сейчас и толкает нашего «Еруслана Лазаревича» в звездные выси космического пространства.

Я скользил по спиральному рукаву, тыкаясь в мягкие животы жаб, и насвистывал веселую песенку про то, что до старта есть еще четырнадцать минут и можно вполне успеть выпить бутылочку тинного пива. Настроение было хорошим, несмотря на неисправность, которая дожидалась меня в двигательном отсеке первой ступы. Я вернулся из отпуска на югах, встретился со старыми друзьями, снова приступил к любимой работе в космосе — чего еще нужно молодому пилоту-лешему?

Неисправность, впрочем, оказалась совершенно пустяковой. Это я понял с первого взгляда, как только съехал верхом на бортжурнале в двигательный отсек.

Одна из голов четырехголового Горыныча в секции Д вместо того, чтобы высунуться в выходное отверстие ступы и дружно изрыгать пламя в единой связке с братскими головами, отворотилась внутрь двигательного отсека и с зажмуренными глазами хлюпала носом.

Я подошел к диссидентствующей голове и ласково потрепал ее по холке. Она приоткрыла треугольный зеленый глаз и уставилась на меня.

— В первый раз летишь? — негромко осведомился я.

Голова шмыгнула носом и кивнула.

— Высоты, значит, боишься? — Я ласково погладил ее за ухом.

Она всхлипнула и виновато угукнула.

— Мне тоже, когда первый раз в космос летел, было страшно, — признался я. — Так знаешь, что я сделал?

Голова распахнула оба глаза и заинтересованно повела ушами в мою сторону.

— Я закрыл глаза, чтобы не бояться, и спокойненько делал свое дело! — врать, конечно, нехорошо, но сейчас меня оправдывали высокие педагогические цели. — А потом стал постепенно открывать