Избранные произведения в трех томах. Том 3 - Всеволод Кочетов

Так было в первые времена, в первые столетия, пока сохранялась опасность вторжения противника с материка, пока эта общая опасность объединяла людей. Но опасность миновала, сгладились страшные воспоминания прошлого, и началось другое — началась вражда острова с островом, одного трибуна с другим; пошли ссоры и тяжбы с лангобардами на материке из–за прибрежных земель. Тогда учредили титул главы государства, выбрали первого дожа, который был призван прекратить междоусобицу и объединить дробящиеся силы островитян.

Силы были объединены, начался рост и процветание Венеции. Но вместе с тем началось одновременно и то, что историк назвал «оргией огня и меча». Захваты, восстания, дворцовые перевороты, чаши с ядом, удары кинжалами и мечами, «львиные пасти» для доносов, мрачные залы Трех инквизиторов, «Мост вздохов», дыба и раскаленное железо, «каменные мешки» и темницы «Пьомби» под свинцовой крышей. Длинные мечи палачей стачивались от поистине непрерывной «работы».

Жирела Венеция, владычествовала на морях, богатую добычу доставляли на острова ее бесчисленные корабли. Уже не на птичьи гнезда были похожи жилища, возникавшие вдоль каналов, — строились вот эти сказочные дворцы, мимо которых бежал наш тарахтящий мотоскафо. Это был город богачей. Утверждают, что при переписи 1582 года в нем обнаружили только сто восемьдесят семь нищих. «Дух древних римлян», царивший здесь, по словам одного из историков, в былые времена, уступал духу торгашескому, духу разврата и пресыщения, когда уже не накапливают, не создают, а только проедают и проматывают. Рядом с гениями Возрождения находили себе питательную почву в Венеции проходимцы и авантюристы всех мастей — от блистательного друга Тициана Пьетро Аретино, который, правда, был и литератором и знатоком искусства, но, как уж очень деликатно сказано в одной недавно вышедшей у нас книге, был при этом и «истинным сыном Возрождения, не стеснявшимся ради достижения своих целей применить любые средства», — до Джакомо Казановы, похождения которого известны всему читающему человечеству.

Время и люди сделали свое дело. «В 1796 году, — писал дальше Наполеон, — эта республика находилась в упадке и была только тенью былой Венеции. Три поколения сменились, не ведя войны. Один вид ружья, — замечает он иронически, — заставлял трепетать этих недостойных потомков Дондоло».

Смерть к былой блистательной Венеции подступала медленно и незаметно, без взрывов и потрясений. И вот они, полумертвые, утратившие позолоту и сказочный блеск, сонно смотрящие тусклыми окнами в грязные воды каналов каменные свидетельства шумного и ослепительного прошлого, эти дворцы, под фундаменты которых медленно, но верно, год за годом, капля за каплей, подкапываются неторопливые, уверенные в конечном исходе теплые воды Адриатики.

В первые часы старая Венеция по–прежнему ослепляет; но чем дольше всматриваешься в нее, чем больше вслушиваешься в шорох времен под ее черными от копоти кровлями, тем грустнее становится на душе, и первоначальный восторг, первое удивление уступают место жалости. Знаешь, что это когда–то кончится, капли подточат камень, и все будет похоронено под водой, как была под пеплом погребена Помпея. Но Помпею люди смогли вновь вытащить из мрака на солнечный свет. Венеция же, уйдя когда–нибудь в пену морскую, вряд ли сможет из нее возродиться.

7. «ХОЗЯИН ОТЕЛЯ» И СИНЬОРА НИНА НИКОЛАЕВНА

Брожу по векам в силу обстоятельств, в силу того, что к сегодняшней жизни, к сегодняшним людям Венеции не так–то легко прорваться. Не многие из них живут в обветшалых дворцах на здешнем венецианском Невском проспекте — на Большом канале. Большинство венецианцев ютится в каменных угрюмых гнездах, нависших над узкими гнилыми каналами, в которых не ощущается никакого движения воды: фундаменты этих зданий позеленели от водорослей и плесени. С улочек пошире, с таких, по которым можно идти четверым в ряд, люди сворачивают в совсем узенькие улочки, туда, где двое расходятся боком и исчезают в отверстиях старинных подъездов.

Кто они, эти озабоченные, утомленные горожане в поношенных дешевых одеждах, всем своим видом, всем поведением так отличающиеся от праздных, гуляющих, едящих, покупающих туристов, которыми заполнены Пьяцца, Пьяцетта и все кампо Венеции?

Это служащие отелей, служащие и мелкие хозяева лавок и лавочек, служащие и рабочие пароходных компаний. Днем они на работе, а в вечерний час их увидишь только возле лотков с моллюсками и рыбой, возле корзин с овощами и фруктами, в булочных и в бакалейных лавчонках. Но есть среди них люди и иных профессий…

С древних времен Венеция славилась своими ремеслами. Уже давным–давно здесь существовали литейные мастерские — один из дожей IX века преподнес в подарок императору Византии колокол местного венецианского литья. Уже давным–давно здесь были ткацкие и красильные мастерские, были фабрики витражей; производили здесь бархат, ткани — шелковые и льняные. Были меховщики, чеканщики по серебру и золоту, резчики по кости — какой–то дож X века презентовал императору Оттону III трон из слоновых бивней и серебряные часы ювелирной работы. Были шерстопряды, иконных дел мастера, ювелиры — авторы знаменитых тонких цепочек из золота, гранильщики драгоценных камней. Здесь умели с великим вкусом производить все, что относится к категории роскоши.

С конца XIII века производят на островах и художественное венецианское стекло. Когда–то разнообразию его форм не было предела. Стекло покрывали цветными эмалями и позолотой, в него вплетали разноцветные нити, приготовляли стекло так, что на его поверхности сами собой рисовались тончайшие узоры из мелких трещинок. Знаменитое старинное стекло Венеции мы видели не раз в музеях Москвы и Ленинграда, видели его в Версале, во дворце Питти во Флоренции, где собраны фамильные сокровища Медичей.

Ничего подобного в Венеции сейчас уже не делают. Лавки венецианского стекла полны всяческими изделиями; по цене они не очень–то дешевы, но все же это уже ширпотреб, так называемая массовая продукция. Среди этих изделий немало отвратительной аляповатой стряпни. Но попадаются тут и такие вещицы, что, рассматривая их, о тех, кто их делает, думаешь с уважением.

Говорят, что в Венеции до двадцати пяти заводов и заводиков, производящих художественное стекло. Центр этого производства уже семь веков находится на острове Мурано. Мы задумали съездить в Мурано и посмотреть на нынешних стеклодувов — потомков венецианских мастеров.

Казалось бы, ну что тут сложного? Пристань катеров, отходящих в Мурано, находится рядом с нашим отелем: сойти на пристань, дождаться очередного катера, сесть на него и плыть. Но нет, мы добрый час толпились на пристани, пропуская один полупустой катер за другим. Мы недоумевали, мы волновались оттого, что столь бездарно тратим дорогое время. Мы вновь и вновь подходили к витринам соседних лавочек, вновь среди бутылок местного вина рассматривали бутылки с пестрыми этикетками, которые, на удивление наше, были украшены российскими двуглавыми орлами, и перечитывали надписи — на одних из них: «Vodka» латынью и по–русски: «Кеглевич», на других: «Ivan Sergiu Stefanof». Развлекались как могли.

Дорогое время шло. К нашей группе по одному, по двое примыкало все больше какого–то незнакомого народа. Одни из этих типов были мрачны и молчали; другие беспрестанно улыбались с таким радушием, что вот–вот бросятся тебе на шею; они демонстрировали знание русских слов вроссыпь. Наконец появился черноусый, в меру худощавый, в меру упитанный приветливый синьор в ярко–желтом пальто; заговорив по–русски, он назвался хозяином какого–то отеля, сказал, что очень любит русский язык, изучает его с преподавателем и вот для практики решил побыть в этот день с нами.

Группка наша оказалась в довольно плотном окружении энтузиастов русского языка, именно в этот день, а не в какой другой, пожелавших провести время в нашем обществе. Хотя на черноусом синьоре было пальто ярко–желтого цвета, мы все же довольно быстро догадались, это оно из того же самого гардероба, к которому принадлежали и знаменитые российские пальто горохового колера. И еще меньше труда понадобилось, чтобы догадаться, почему мы оказались в таком почете именно в тот день. В тот день мы ехали на завод, пусть на маленький, пусть полукустарный, но все–таки завод, где работают рабочие. Мы были красной опасностью, рукой Москвы: этой руке надо было во что бы то ни стало помешать соединиться с руками рабочих из Мурано.

Разобравшись в обстановке, мы перешли на юмор. «Хозяина отеля» расспрашивали об его отеле, о том, сколько в нем номеров, сколько служащих, как идут дела, каков доход. «Хозяин», видимо, плохо знал дела своего отеля, — довольно прилично беседовавший по–русски до этого, он начал шепелявить и произносить русские слова до крайности невнятно. У него мало практики, он не на все может ответить квалифицированно.