ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Быков

— В Варсонофьевском монастыре болен отец Никон,— негромко отозвался коренастый монах с крупными волосатыми руками.— Болезнь его не тяжелая, но обременительная. Полагаю, суставы.

— Есть чем лечиться-то?— спросил монах, сидевший между коренастым братом и Вороновым.

— Травами лечится,— пожал плечами коренастый.

— Травами-то много не налечишься…

— А что делать, брат Иоанн?

— Может, мази выслать…

— К варсонофьевцам почта не проходит.

— Я придумаю,— сказал монах помоложе.— Есть человечек у меня на примете, может, с ним передам…

— Помолимся о брате Никоне,— сказал Николай, и все на минуту замолчали, сосредоточенно думая о далеком брате Никоне и его суставах.

— В Туруханском монастыре отец Андрей совершенно утратил смысл жизни, а может утратить и веру,— глухо сказал высокий худой монах, кашлянув в кулак.— Ему кажется, что вся эта канитель никогда не кончится и что от нас никакого толку.

— Ну и правильно,— сказал его толстый сосед с носом-картошкой и редкими зубами.— Нормальное самоощущение мыслящего христианина.

— Не совсем,— сказал Николай.— Если б он еще радовался такому ощущению, тогда конечно.

— Не соблазн ли это, отче?— спросил молодой робкий монашек.— От этого один шаг до того, что чем хуже, тем лучше.

— А что, не так?— обиделся толстый.

— Но жалость-то к миру?— спросил коренастый.— Нельзя же просто — гори все огнем… После того, как оно сгорит, нам и предстоит самое интересное. Надо дожить в пристойном состоянии, не впадая в тяжкий грех злорадования.

— Да мы еще доживем ли?— спросил хмурый монах, чьего лица Громов почти не видел — он сидел далеко от лампы.

— Если не доживем, то, может, и к лучшему,— заметил молодой.— Я бы не хотел…

— Тем не менее уже скоро,— подытожил Николай.— Ты-то, брат Георгий, доживешь наверняка. Не думаю, чтобы тебя скосила преждевременная дряхлость. Ты весьма здоров, брат Георгий.

— И прожорлив,— ехидно добавил высокий.

— Что до Андрея в Туруханске,— продолжал Николай,— скажи ему, брат Борис, что утрата смысла есть вещь, безусловно, хорошая. В мире, имеющем смысл, нам нечего было бы делать.

Брат Борис кивнул и сосредоточился. Все молчали.

— Сказал,— выговорил он наконец.

— И что?

— Сказал, что подумает.

— Подумать есть дело благое.

— Брат Игорь в Новосибирской обители передал, что впадает в тяжкий грех уныния,— сообщил очкастый монах с внешностью физика-Шурика.

— Передай ему следующее, брат Вячеслав,— радостно отвечал Николай.— Всякий раз, как впадаю в грех уныния, я испытываю огромную радость, улегшись на постель в своей келье и при открытом окне, в которое доносятся запахи монастырского луга, созерцая трещины в потолке. Они слагаются в причудливые узоры, я уношусь мечтаниями в удаленные обители и либо впадаю в благодетельный сон, либо придумываю забавный сюжет. Проделай то же, и сии трещины окажут на тебя не менее благое действие.

Брат Вячеслав задумался.

— Передал,— сказал он.

— И что созерцает брат Игорь?

— Брат Вячеслав сообщает, что, видимо, потолок в твоей келье давно не белен,— скрипучим голосом отвечал брат Вячеслав.

— Брат Игорь впадает в тяжкий грех занудства,— сказал настоятель.— Передай ему, что со своим потолком я сам разберусь, а он пусть перечтет «Женитьбу Фигаро».

— Брат Константин в Староволжской обители просил передать, что в окрестностях был бой, имеются раненые. Просит благословения на оказание первой помощи. Федералы отошли, раненых расквартировали у местных.

— А как он из монастыря выйдет?— спросил брат Борис.

Этого вопроса Громов не понял. Выйти из монастыря — легче легкого, так казалось ему.

— Но, может, он даст знать местным, и они привезут в монастырь особо тяжелых…

— Если повезут,— мрачно сказал монах, сидевший справа от Громова. От него приятно пахло «Золотой звездой» — он тер ею виски, страдая, видимо, от мигрени.

— Скажи брату Константину, что я его порыв одобряю,— после недолгого размышления выговорил Николай.— Что получится — решать не нам, а попробовать стоит.

Громов почувствовал, что Воронов смотрит на него вопросительно, но покачал головой: мол, сам не понимаю.

Николай с братьями обсудили еще несколько спорных случаев — кто-то болел, кто-то получил печальное письмо из дома, отец Марк в Бирюлевской обители влюбился и спрашивал совета (монахи долго хихикали, предлагая советы один непристойнее другого,— Николай строго осадил их, посоветовав брату Марку как можно скорее уйти к предмету своей страсти, а если не получится — усиленно молиться). Связь с братьями осуществлялась тут же, без всяких мобильных и иных телефонов, причем каждый из собравшихся имел на связи единственный монастырь. Громов подивился, что их на Руси осталось так мало.

— Ну-с, и что же мы видим?— спросил Николай, когда с монастырскими делами было покончено.

— Старик с девочкой идут на юг,— грустно сказал высокий.— Девочку жалко.

— Плохо девочке,— кивнул брат Георгий.— Девочке очень грустно.

— Слышит ли она нас?

— Иногда.

— Укрепите ее, чем сможете.

— Будем пробовать.

— Слышит ли нас старик?

— Не слышит, но знает.

— Старик не нравится мне,— твердо сказал толстый.

— Ты ему тоже не нравишься,— отрезал Николай.— Какая разница? Что с разочарованным?

— Разочарованный со своей дикаркой бегут в Дегунино, как и было сказано,— заметил брат Борис.— Тут кое-кого послали их остановить, но кое-кто не туда попал.

— Кое-кто попал как раз туда,— решительно заметил настоятель.— Бывает штабной умысел, а бывает и Божий промысел.

— Разочарованный до того уж разочаровался, что думает перебежать к хазарам,— хихикнул толстый.

— Ага, он им очень нужен,— сказал высокий.

— Я за него, кстати, боюсь,— тревожно сказал Борис.

— Думаешь?— резко спросил настоятель.

— Что-то больно быстро очеловечивается. А тогда ему не жить.

— Ну, совсем-то не очеловечится. А, брат Борис?

— Не знаю, буду следить.

— Следи. Что с нашим лесоводом?

— Пошел догонять девушку.

— Что с нашей девушкой?

— Сие нам неведомо. В тех местах, сам знаешь, брат Николай, плохо видно.

— Но наша девушка жива?— тревожно спросил брат Николай.

— Это да,— уверенно сказал монах, лица которого Громов не видел.— Пока точно.

— Помни, брат Мстислав, ты видишь дальше других,— строго сказал настоятель.

— Пока смогу, буду смотреть,— кивнул Мстислав.

— Ай, инспектор, инспектор,— сказал Николай.— Правильно ждешь, да не оттуда.

— А откуда?— спросил вдруг Воронов.

— Инстинкт выживания, юноша, силен у вас чрезвычайно,— одобрительно заметил Николай.— Придавая вас в спутники капитану, наш общий знакомый поступил чрезвычайно дальновидно. В огне вам не гореть, в воде не тонуть. Должен заметить, что местные вообще очень ловко избегают опасности и отлично чувствуют ее. Но что предсказано, то предсказано: не знаю, как будет, но знаю, чем кончится.

— Не хочу,— тоскливо произнес Воронов.

— А почем вы знаете, юноша? Вдруг это совсем не то, чего вы ожидаете? Вы думаете, Бог — вроде воинского начальника, который вас чуть под монастырь не подвел? А монастырь — вот он, ничего страшного.

— Боюсь,— так же тоскливо проговорил Воронов.

— Ничего не надо бояться, вон девушка не боится, и вы не бойтесь. Девочка со стариком идет, тоже не боится. Капитан ваш едет останавливать неизвестно кого, и то не боится, хотя сроду в гражданских не стрелял. А стрелять-то ему и не придется, ушли они из Копосова, капитан. Не то б вы, чего доброго, и правда пальнули,— нет?

— Откуда вы все это знаете?— только и смог спросить Громов, окончательно переставший что-либо понимать.

— А откуда вот он догадывается?— кивнул Николай на Воронова.— Знаю, и все. Завтра поедете с миром в Москву, отвезете рядового да и отправитесь, куда собирались. Хотите посмотреть, как там Москва?

— А как?— спросил Громов совершенно по-детски. Он уже готов был поверить, что ему сейчас покажут Москву.

— Да вот так,— пожал плечами настоятель, и в тот же миг Громов почувствовал Москву. Она напряженно пульсировала где-то к западу от монастыря, и Громов чувствовал, как через весь город мучительно пробирается, увязая в бесконечных пробках, «скорая помощь». Он понимал при этом, что она успеет. Ничего больше во всей Москве не привлекало его внимания, да он и не видел ничего. В голове у него оглушительно завыла сирена. Он знал, что фельдшер в кабине кусает кулак от нетерпения. Это был хороший фельдшер, не из тех, что выезжали по вызовам в последнее время,— больной ему был небезразличен, и он хотел успеть, и должен был успеть. Громов чувствовал, что с пробками ничего сделать не может, но способен каким-то образом утешить фельдшера, внушить ему, что все кончится нормально; и фельдшер успокоился, он знал это.