В поисках солнца (СИ) - Берестова Мария

Он порою при встрече целовал её в лоб, но это бывало не всякий раз; она иногда брала его руку и сжимала в своих ладошках — но это скорее по какому-то особому случаю. На шею она ему бросалась всего пару раз, в детстве, — ему это не нравилось, потому что слишком напоминало её мать, которую он любил и которая умерла почти сразу после её рождения.

— Что случилось, Руби? — сухо поинтересовался Михар, отстраняя дочь и заглядывая ей в лицо.

Она покраснела и смешалась.

Она слишком вымоталась в последнее время, наблюдая, как рядом с ней люди дружат, любят, находятся в постоянном живом контакте, — и как они не принимают к себе её, отвергают её. Это ощущение постоянной холодности и отчуждённости сводило её с ума, и она глубоко, мучительно нуждалась в возможности проявлять и получать любовь.

Она не знала, как ему всё это рассказать: он был такой внушительный, такой серьёзный, такой… взрослый, сильный, недоступный и холодный. Ей подумалось, что он никогда её не поймёт, что он не примет её аргументов и заставит её продолжать игру, пытаться снова и снова втиснуться в этот райтэновский круг — и ей стало непереносимо больно при мысли, что ей придётся вернуться туда, где они — вместе, а она — не с ними и против них.

Она заплакала.

Господин Михар не шутя заволновался. Он, что бы там ни было, любил дочь.

— Руби? — с уже нескрываемой тревогой спросил он, беря её за плечи.

Она, плача, уткнула лицо ему в грудь и глухо сказала:

— Я так больше не хочу, не могу. Забери меня отсюда, пожалуйста.

Тревога господина Михара ещё возросла. Он вообще никогда не видел дочь плачущей, и, к тому же, совершенно не понимал, как могло до такого дойти.

Кое-как ему всё же удалось вытянуть из Руби подробности — они его, мягко говоря, не обрадовали. Нарушение его планов всегда выводило его из себя. Он, однако, полагал гнев плохим советчиком, поэтому усадил Руби на софу, велел подать чай, а сам отошёл к окну и закурил.

Созерцание кармидерской улицы и привычный процесс курения его отчасти успокоили: во всяком случае, он избавился от навязчивых мыслей о том, как наказать всех, кто обидел дочку. Столь радикальное решение, очевидно, вело к неприятным политическим последствиям, и, кроме того, ещё и расстроило бы Руби, судя по всему.

«Они меня не любят!» — вспомнил он её финальный жалобный пассаж и сжал сигару так, что та чуть не сломалась. За этим её отчаянным «не любят» слишком отчётливо читалось «а я хочу, чтобы они меня любили» — и он чувствовал сводящее его с ума бессилие перед этим невысказанным аргументом.

Он мог без особого труда найти способ надавить на Райтэна и заставить того обнародовать их брак — но он не мог заставить его принять Руби не формально.

С минуту он раздумывал над перспективами такого шага. Положим, он надавит. Положим, у Тогнара не будет возможности совсем отделаться от жены — каковы шансы, что их отношения наладятся?

Стряхнув пепел на подоконник, Михар подумал, что шансы, может, и есть, но только вот Руби явно не готова продолжать игру — и, судя по её словам, не хочет играть вовсе.

Он принялся прикидывать внутри себя, как можно повернуть ситуацию, если сейчас увезти Руби и попытаться восстановить её отношения с супругом позже. Этот вариант, чем дольше он его обдумывал, тем больше казался ему оптимальным, поэтому, докурив, он озвучил именно его.

Руби боялась такого решения. Она предвидела, что отец придёт именно к нему — и не знала, как убедить его, что это ни к чему хорошему не приведёт. Она полагала, что если её отношениям с Райтэном ещё есть, куда ухудшаться, то ухудшение это непременно произойдёт, если отец вздумает давить.

— Можно мы просто разведёмся?.. — жалобно попросила она, не смея смотреть на него, потому что знала, что этой просьбой ломает ему игру. В сердце её, однако, подняла голову надежда на то, что удастся его убедить.

Мысленно выругавшись с досады, Михар отпил чаю, затем спросил отстранёно и сухо:

— Почему ты хочешь развода?

Она, грея пальцы о свою чашку, повела плечами и, всё так же не глядя на него, совсем уж тихо призналась:

— Мне кажется, он влюблён в другую.

Михар досадливо поморщился; он не ожидал, что дочь окажется столь непохожа на него самого и будет так остро реагировать на всю эту романтическую ерунду. Никогда раньше она не была такой! А тут, нате вам. Её не любят, любят другую, она так не может…

Михар вздохнул и так и не ответил ничего.

Руби увидела в этом молчании отказ. Ей стало страшно, потому что она как наяву представила, куда её заведёт его решение: он заставит Райтэна представить их брак обществу и таскаться с нею совместно в публичные места, будет давить, требуя ребёнка — Руби даже представить было страшно, каково это, быть с мужчиной, которого в твою постель затащили такими способами, — ей придётся всю жизнь проводить среди холодности и презрения, чувствовать, что в ней видят врага, жить во лжи и интригах, терпеть любовниц и постоянно, постоянно, постоянно понимать, что всем вокруг было бы лучше, если бы она тогда умерла.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — я не смогу. Я правда не смогу… — голос её дрогнул и прервался. — Это невыносимо, постоянно чувствовать себя навязанной, лишней, чужой… нелюбимой, ненужной… Я…

— Руби, — недовольно прервал её отец, — конечно же, если ты настаиваешь на разводе — вы разведётесь.

Она вскинула на него удивлённые глаза, не веря, что расслышала правильно.

Скривившись, он пробормотал, отворачиваясь:

— Что за чудовищем ты меня считаешь?!.

У неё задрожали губы.

— Я знаю, что виновата перед тобой… — жалобно объяснила она, краснея от стыда. — Я не справилась…

Вздохнув, он встал, подошёл к ней, сел рядом на корточки, как в её детстве, и взглянул в глаза просто и прямо:

— Руби, мы это обсуждали ещё тогда. Тебе самой понравилась эта идея, и мы дали ей ход. Теперь ты поняла, что тебе так плохо, и хочешь выйти из игры. Это нормально, — терпеливо объяснил он и ворчливо спросил: — Ты правда думаешь, что я буду настаивать на плане, который делает тебя настолько несчастной?

Ему было досадно, что она не пришла к нему со своей проблемой сразу, как та возникла, а только тогда, когда у неё уже сил не осталось её выносить.

К полной его растерянности, она снова расплакалась.

Потому что, несмотря на привычно сухой тон, он сказал то, что позволило ей почувствовать себя любимой, нужной и ценной — то, чего ей мучительно не хватало в последние месяцы.

9. Когда все люди становятся равны?

Господин Михар обладал важным для политика талантом: он умел не проигрывать.

Откровения дочери лишь в первый момент выбили его из колеи. Как только потрясение от неожиданности прошло, он начал трезво перебирать варианты дальнейшей игры — а для этого, как он полагал, неплохо было бы разобраться в желаниях Руби. Отпоив её чаем, он заявил, что она может здесь и остаться, вещи её по его приказу заберут, и завтра она может отправляться домой в Филопье или к нему — в их столичный дом.

Руби была явно ошарашена таким скорым решением проблемы.

— Но… университет? — слабо спросила она.

— А ты хочешь закончить университет? — спокойно уточнил он.

Она неловко кивнула, потом быстро добавила, что сделает, как нужно ему. У него не было никаких планов на этот счёт, поэтому он скучающим тоном отметил, что она вольна сама выбирать свою судьбу, затем уточнил, не хочет ли она сменить направление — ведь на химика Руби поступила именно для того, чтобы сблизиться с Кайтэнь. Замявшись, Руби призналась, что ей-то как раз интереснее медицина — и господин Михар, в целом, определился со своими планами и отправил дочь отдыхать.

У него уже сложилась в голове картинка, как выйти из ситуации, не проиграв, — в конце-то концов, брак с Райтэном был не единственным способом заручиться политической поддержкой Тогнаров. Поэтому, определившись со стратегией, господин Михар написал любезное письмо, в коем приглашал на завтра господина Деркэна Анодара к себе с целью обсуждения «интересующих нас обоих вопросов».