Мятежный дом - Ольга Чигиринская

— Выйдем отсюда — прибью, — прошептала Мира, ущипнув Дика за кисть руки.

Это еще надо выйти, подумал Дик. А когда ты выйдешь, тебе будет не до меня. Ты будешь рада, что вообще ноги унесла.

Они спустились со сцены, уступая место следующей группе — как раз подруге Баккарин из «Запретного сада».

— Ран, — сказала Баккарин. — Принеси подарок.

Юноша притащил из-за сцены перевязанный лентами контейнер с полудоспехом Огаты. Это чудо весило двадцать пять килограмм — жестоко заставлять хрупкую женщину (ну ладно, не такую уж хрупкую — но все же…) таскать четверть центнера, на то и есть хакобия. Дик поднес контейнер сыну Огаты и подал на вытянутой руке.

— Поставь, — тихо сказал подросток. — И убирайся.

Про такие глаза говорят «если бы взгляды могли убивать…» Дик опустил контейнер, поклонился мальчику — и отошел в сторону.

— Анибале, — Баккарин как-то несмело протянула руку и коснулась плеча своего сына. Парень был выше матери на голову, а Дика — так и на все полторы.

— Сударыня, — хрипловато сказал парнишка и слегка поклонился.

— Ты и дальше намерен здесь торчать? — раздался голос за спиной Дика. — Это уже переходит границы бесстыдства, боя. Достаточно того, что ты пришел сюда. Не мешай матери беседовать с сыном.

Дик медленно повернулся. Чего-то в этом духе он и ждал. Только не думал, что первым задираться начнет Дормье.

Поправка: Дормье и в голову не пришло, что он задирается. Это был просто ежегодный аттракцион: почеши язык о Баккарин и ее любовника.

— Разве это я, — спросил Дик, — мешал им видеться в течение года?

Дальнейшее напоминало взрыв импульсной гранаты: вспышки нет, взрыва нет, но во все стороны пошла ударная волна. Вроде ничего и не происходило — но как-то все чуть ли не разом начали менять свою диспозицию и подтягиваться поближе, чтобы не пропустить ничего из разговора. Исключение составили только Баккарин — и женщина с лицом Вавилонской блудницы, глава дома, Джемма Син Огата.

— Оно разговаривает, — вслух изумился Дормье.

— Я человек, — негромко сказал Дик. — Отчего бы мне не разговаривать?

— Так Баккарин пригрела тебя за то, что ты умеешь работать языком? А сколько стоят твои услуги?

— Вас на это не хватит.

Дормье хотел сказать что-то еще, но тут у него на плече повисла Мира, на бегу успевшая цапнуть с какого-то подноса два бокала с вином.

— Господин Дормье, как мы давно не виделись, — девушка ткнула бокал ему в руки. — Зачем вам этот замухрышка? Неужели мы вам совсем-совсем разонравились?

— Нет, моя прелесть, — Дормье взял бокал и приобнял девушку за талию. — Но ваш предыдущий хакобия нравился мне больше. Он был красивее и умел себя вести.

— С Тигром случилось несчастье, господин Дормье, — Мира надула губки. — Пьяный дурак полоснул его ножом по лицу.

— И что, ему не хватает на пластику? Или… у вас же есть шикарный татуировщик! Он так заделает этот шрам, что будет еще лучше, чем прежде!

— Тигр боится Сэйкити, — доверительно сказала Мира.

— И правильно делает, — Дормье засмеялся, отвернувшись от Дика, словно бы потеряв к нему интерес. Юноша поймал взгляд Максима Ройе, и понял, что опять нужно обернуться.

— Первый раз в таком блестящем обществе? — дружелюбно поинтересовался у него темнокожий синоби с белыми волосами.

Дик усилием воли подавил приступ тошноты, но с выступившим на лбу потом ничего сделать не смог.

— Н-не знаю, с чем сравнить, — выдавил из себя он. — Вообще-то… случалось бывать и в компаниях похуже.

— Вы неважно выглядите, — все так же дружелюбно заметил синоби. — Сэйкити, наверное, совсем вас замучил. Он такой.

— Откуда вам знать, какой он? — огрызнулся Дик.

— Тоже довелось позировать. Худший отпуск в моей жизни. Многие находят, что я очень похож на отца. Пока я позировал, успел проклясть это сходство. Как продвигается работа?

— Ну… — первый приступ паники прошел, стало легче. — Он доводит сейчас трехмерную модель… Я ему, в общем, больше не нужен.

— Зря вы так думаете. Он перфекционист. Пока он не ощутит, что ничего уже больше не может сделать со статуей — он будет продолжать работу, а значит — и мучить свою модель. Если модель не убежит как можно скорее. Ринальдо Огата, — синоби протянул руку. — Мы ведь раньше встречались однажды, в лавке торговца антиквариатом. Вы были там с его дочерью. Вы вместе работаете, верно?

— Да, — согласился Дик. Руку он синоби пожимать не стал, но тот каким-то образом сумел увлечь его на одну из боковых дорожек, к накрытому столу.

— Очаровательная девушка, — сказал Ринальдо Огата. — Жаль, что ей пришлось зарабатывать таким ремеслом.

— Каким «таким»? — Дик обрадовался поводу выплеснуть раздражение и чуть не брякнул «оно же у вас считается ничем не хуже прочих», но успел переформулировать: — Чем оно хуже других?

— Вам лучше знать, — Огата подцепил с блюдца тонкую деревянную спицу, унизанную какими-то розовыми ломтиками. — Филе «снежного краба», рекомендую. Ах, да вы, кажется, были экологом до того, как… переменили род занятий. Так что вам это не в новинку. Попробуйте-ка лучше ли-чи.

Дик последовал его совету и нашел этот странный фрукт — или ягоду? Или вообще цветок? — превосходным.

— Все-то вы знаете, — сказал он, проглотив ароматную сочную мякоть.

— Работа такая. А впрочем, сейчас я в отпуске.

— У вас бывают отпуска?

— Ну почему никто не верит, что синоби может просто поехать отдохнуть, встретить Сэцубун там, где его умеют праздновать по-настоящему, поплескаться в горячих источниках? Д а и какой шпионаж может быть в кругу семьи?

— Это… — Дик угостился еще одним ли-чи, — смотря какая семья.

Он посмотрел через плечо Огаты в ту сторону, где Баккарин разговаривала о чем-то с госпожой Джеммой. Точнее, госпожа Джемма что-то говорила, а Баккарин внимала, опустив голову, в позе униженной покорности.

— Тоже верно, — согласился Рин. — Кстати, как вам наша семья?

— Да что я могу знать? — Дик прицелился спицей и наколол на нее клубничку. — Я же просто хакобия. Подай-принеси.

— Вам поверят так же, как вы поверили мне, что я в отпуске.

— Мне-то что.

— Подумайте, чем это может для вас обернуться.

— Меня вышибут отсюда? Тогда я, пока здесь, вдарю вон по той зеленой штуке. Как она называется?

— Киви, — снова улыбнулся Огата-средний. — И вас отсюда не вышибут. Вас, скорее всего, просто убьют. Как последнего любовника Баккарин.

— Значит, надо вдарить и по ли-чи, — рассудил Дик, прихватывая сразу три палочки.

— А говорите, что обычный хакобия. Обычный хакобия был бы, самое меньшее, удивлен таким поворотом. Или вас так часто пытаются убить?

— Ли-чи я ем реже, — подумав, сказал Дик.

Он не мог придумать, как отделаться от этого чересчур (хотя для его профессии, наверное, в самый раз) сообразительного типа, а тут еще в опасной близости замаячила грузная фигура полковника Ольгерта, и Дик предпочел не трогаться с места, а передвинуться так, чтобы Рин Огата заслонял его от полковника.

— Вы не ответили на мой вопрос: как вам наша семья?

— В жизни бы не подумал, что это может называться семьей, — Дик посмотрел в другую сторону и увидел, что Баккарин прощается с сыном у входа в зал.

— Весенним девицам запрещено входить во дворец, — прокомментировал Рин. — Традиция.

— Дайте я угадаю. Чтобы гости не перепутали настоящих дам с… э-э-э… приглашенными?

Рин коротко засмеялся.

— Нехарактерный ход мысли, и неверный. Здесь ярмарка, сеу Огаи. Выставка. Большинство мужчин, на которых она рассчитана, пришли со своими женами — таков этикет дворцового приема в Сэцубун. При женах сговариваться и торговаться на будущее неловко.

— А женам запрещено выходить в сад?

— Ну что вы. Посмотрите, дам довольно много. Но большинству из них хватает такта под тем или иным предлогом вернуться на время во дворец, предоставив мужу свободу маневра.

— А если дама не захочет оставить мужа?

— В этом дамы, конечно, вольны — но такое поведение не встретит понимания в свете. Ревность — удел людей, терзаемых комплексом неполноценности.

— Тех, кто просто любит своих мужей и жен тут, наверное, считают полными выродками, — Дик не сумел вовремя подавить раздражение.

— Забавно, — приподнял брови Огата. — Я думал, человек, в любленный в чужую жену, проявит понимание.

«Чтоб мне подавиться этой красной штукой, если ты и в самом деле думал, что я влюблен в Баккарин…» — подумал Дик, и тут же понял, что он действительно немножко влюблен в Баккарин. Он замер, не успев донести до рта палочку с ароматной алой пирамидкой, на срезах отливающей янтарем.

— Это смола дерева кихайя, — великодушно пояснил Огата, отобрал палочку и воткнул ее обратно в панцирь выложенной из дынных долек черепахи. — Служит только для украшения стола и аромата. И хватит пожирать глазами Баккарин, если намерены хотя бы попытаться перестать создавать ей проблемы.