Люди Приземелья (сборник) - Владимир Михайлов

– Или вы сами оказались сильнее…

Волгин и сам думал так, но не хотел говорить этого вслух.

– Может быть, не знаю… Вероятно, да. Но мы старались сделать так, чтобы ты привыкла, чтобы избавилась от этой страшной тоски по Земле, которую, быть может, можно назвать и страхом перед бесконечностью пространства, перед множеством миров…

– Наверное, можно сказать и так.

– Это все равно. И это повторялось не два, не три раза. И мы не противились. Но однажды ты не вернулась сама, а Дальняя разведка уходила все дальше. Теперь это кажется немного смешным, но тогда достигнутое представлялось громадным.

– И я завидовала вам. А не вернулась потому, что поняла – бесполезно. Я не смогу преодолеть себя.

– И осталась на Земле.

– С тех пор я не вылетала даже на Луну. Земля не так уж мала, на ней достаточно места и занятий, – так казалось мне. Но столько лет прошло…

Елена внезапно умолкла, словно спазма перехватила ей горло. За нее закончил Волгин:

– Да, прошло много лет, и ты не нашла своего места, не нашла себе занятия. Не нашла и до сего дня. Так? Какие-то ветры, как сухой лист, гонят тебя по планете и нигде не разрешают остаться надолго…

– Хватит, Волгин, – сказала Елена. – Хватит. Мне не очень легко разговаривать об этом, и я не вижу смысла…

– Смысл есть, в том-то и дело, – сказал Волгин. – Ты ведь согласишься с тем, что мы не только сами должны учиться на своих ошибках, но и учить других; своих детей – прежде всего?

– Трудно было бы возразить. Но при чем тут…

– Слушай, Елена, – сказал Волгин, привстав и перегнувшись через стол, чтобы оказаться как можно ближе к ней. – Слушай, Ленка… Ты ведь не хочешь, чтобы этот – тот, кто у тебя будет, – пережил то же, что ты, чтобы и он – или она, все равно – всю жизнь не мог найти свое дело?

– Разве в этом главное? Я-то свое дело нашла, я только не смогла его делать, вот в чем причина…

– Ну пусть так. Ты ведь не станешь желать, чтобы и его постигла такая же судьба?

Она зябко повела плечами.

– Нет, не приведи… Об этом мне страшно и подумать.

– Но гарантировать, что так не получится, ты не можешь.

– Как будто ты можешь, – слабо усмехнулась она.

– Я могу, – сказал Волгин, распрямляясь. – Вот именно, что я – могу.

Елена молчала, недоверчиво глядя на него.

– Тут, понимаешь ли, открываются такие возможности, такие перспективы… Человек будет устремлен туда, в пространство, с самого начала. Он… Погоди, я лучше объясню тебе все по порядку…

Он отодвинул стул и стал расхаживать по комнате, объясняя и растолковывая, крича и размахивая для убедительности руками. Волгин знал, что ему удается передать другим свою убежденность – тогда, когда она у него есть; но он знал еще и то, что убежденность, если даже вначале ее не хватало, приходила к нему именно в процессе разговора, в процессе убеждения других: прежде всего он как бы убеждал сам себя, другие же были свидетелями этого процесса и, раньше или позже, проникались его мыслями сами. Однако сейчас ему не требовалось доказывать что-то себе, и тем убедительнее казались его аргументы. Елена слушала, глядя куда-то вверх, словно не хотела, чтобы слова связывались в сознании с образом Волгина, а существовали бы лишь сами по себе: тогда к оценке их не примешивалась симпатия или антипатия, любое из чувств, которые она могла питать к говорящему.

Наконец он кончил объяснять; наступила пауза, Волгин все еще расхаживал по комнате, но все медленнее, точно гася инерцию, приобретенную во время длинного монолога.

– Это ты… сам придумал? – наконец медленно спросила она.

– Моя идея. И разработкой руководил я сам, конечно. Но вообще много народу работало: целый институт.

– Ты молодец, – искренне сказала она. – Честное слово, ты молодец, и я тебе просто завидую.

– Да ну, что там, – сказал он.

– Нет, я от души тебя поздравляю. Действительно, тебе удалось сделать много. И еще потому завидую, что тебя Земля не выбила из правильного ритма.

Она помолчала.

– Откровенно говоря, тогда… тогда я не ожидала от тебя такого.

– Да нет, – дурашливо сказал Волгин, – мы всегда рады стараться. Значит, получилось, ты считаешь?

– Без сомнения.

– Ну и чудесно. Значит, завтра экспериментируем.

Он произнес это как бы между прочим, как говорят о вещи, которая сама собой разумеется и не заслуживает специальных разговоров. Елена приподняла брови, потом улыбнулась.

– Ты все такой же хитрец, Волгин.

– Разве? – удивился он, весело улыбаясь и как бы показывая этим, что серьезный разговор окончен, и все, что будет сказано впредь, следует воспринимать, лишь как шутку. Зато Елена перестала улыбаться.

– Ты хитер, – сказала она убежденно. – Потому что на самом деле ты отлично понимаешь, что признать твой успех – одно, а согласиться на твое предложение – совсем другое.

– Пусть. Но ты ведь согласилась, – сказал он, также перестав улыбаться.

– Тогда напомни, в какой момент это произошло. Напомни, потому что я, откровенно говоря, этого не припоминаю.

– Ну здравствуйте, – сказал он обиженно. – Ты все время слушала и кивала…

– Мне жаль было тебя прерывать. Ты рассказывал очень интересно, как и всегда… Но что касается меня…

– Погоди, – торопливо прервал Волгин. – Погоди. Наверное, ты не до конца поняла. Я тебе гарантирую – я гарантирую, понимаешь? – что твоему ребенку, стоит ему лишь вырасти, легко удастся сделать то, что не удалось тебе. Он будет чувствовать себя как дома там, где ты так и не смогла удержаться. Он пройдет по Вселенной…

– Нет, – сказала Елена. – Все это я поняла.

– Тогда в чем же дело?

– С чего ты взял, что я хочу, чтобы он прошел, как ты говоришь, по Вселенной? Чтобы он где-то там чувствовал себя как дома?

– Но ведь ты сама всю жизнь…

– Я. Но для него я не хочу этого. И прежде всего потому – но тебе не понять этого, Волгин, – прежде всего потому, что я не хочу с ним расставаться. Ни когда он будет маленьким, ни когда вырастет. Это будет самый близкий мне человек, и если он уйдет с той планеты, на которой вынуждена жить я, мне этого будет не вынести.

Волгин помолчал, ища возражений.

– Но ведь наши матери… – начал он.

– И нашим матерям было нелегко, они только старались не показать этого. Но от наших матерей это не зависело, хотя, вспомни, ни одна из них не уговаривала нас избрать эту стезю, они, наоборот, сопротивлялись, но пассивно, тихо, не желая сделать больно нам. Они предпочитали страдать сами. Я не могу ручаться: может быть, и он со временем изберет такой путь. Но я не сделаю ничего, совсем ничего, чтобы помочь ему в этом. Наоборот, скажу тебе откровенно: если я и тогда смогу как-то помешать этому – я помешаю. Ты понял?