Люди Приземелья (сборник) - Владимир Михайлов

Владимир Михайлов

Люди Приземелья

От составителей

Дорогие друзья! Мы рады представить вам в серии «Классика отечественной фантастики» трехтомник Владимира Дмитриевича Михайлова. Прозаик, поэт, журналист, редактор — Михайлов дебютировал в фантастике сорок лет назад повестью «Особая необходимость», напечатанной в журнале «Искатель». Этой публикацией писатель сразу завоевал признание любителей научной фантастики и с тех пор автор не расставался с жанром, в котором успешно продолжает работать и до сих пор, став одним из совсем немногих активно пишущих сейчас фантастов-«шестидесятников». В советские времена многочисленные книги Михайлова — «Люди и корабли» (1967), «Черные журавли» (1967), «Ручей на Япете» (1971), «Исток» (1972), «Дверь с той стороны» (1974), «Сторож брату моему» (1976) и «Тогда придите, и рассудим» (1983) и другие — были малодоступны широкому читателю, так как издавались в основном в рижских издательствах. Поэтому для многих любителей фантастики часть произведений этого трехтомника могут стать настоящим открытием. В трехтомник мы попытались включить наиболее значительные произведения Владимира Дмитриевича, написанные в шестидесятых—восьмидесятых годах, за исключением знаменитого цикла о капитане Ульдемире («Дверь с той стороны», «Сторож брату моему», «Властелин» и др.), неоднократно переиздававшегося в наше время в различных издательствах. Первый том «Люди Приземелья» составят одноименная повесть и повесть «Особая необходимость» (печатавшаяся также под названием «Спутник «Шаг вперед»), а также рассказы из сборников шестидесятых годов, объединенные космической тематикой. Основой второго тома станет психологический роман «Дверь с той стороны», описывающий мини-социум звездолета, лишенного возможности вернуться на Землю (в 1999 году вышло продолжение этого романа «Беглецы из ниоткуда»), и рассказы семидесятых годов. Кроме того, во второй том войдут мемуары Михайлова, «Хождение сквозь эры», написанные в конце века. Третий том, «Исток», составят повести семидесятых—восьмидесятых годов, пьеса «Открытие Америки», а также библиография произведений писателя.

Немного об авторе. Владимир Дмитриевич Михайлов родился в Москве, окончил юридический факультет Латвийского университета в Риге, работал в прокуратуре, служил в армии; после демобилизации работал инструктором Елгавского райкома КПЛ, в республиканской печати — в журнале «Дадзис», был главным редактором газеты «Литература унмаксла», литконсультантом СП Латвии, главным редактором журнала «Даугава». Ныне живет в Москве. Лауреат премий «Аэлита», «Палладии фантастики», «Большой Роскон» и др. Кроме вышеупомянутых хорошо известен читателям фантастики такими книгами, как «Полная заправка на Иссоре» (1994), «Восточный конвой» (1996), «Посольский десант» (1996), «Приют ветеранов» (1996), «Заблудившийся во сне» (1997), «Вариант «И» (1997), «Наследники Ассарта» (1998), «Беглецы из ниоткуда» (1999) и др.

Дмитрий Байкалов, Андрей Синицын

Особая необходимость

1

– Это у нас рассказывали, бывало, по вечерам, – начал Сенцов.

– Да, по вечерам… – со вздохом отозвался Раин.

Вечера были далеко.

Вечера остались там же, где и тень деревьев, прозрачные, бегущие по круглым камешкам ручьи, белые облака и веселые огни городов.

На расстоянии в семьдесят с лишним миллионов километров осталось и многое другое. Все то, что называлось необъятным словом – Земля.

Родная планета должна была, верно, показаться отсюда совсем ничтожной: она давно уже превратилась в звездочку, неотличимую от других. Но наперекор расстоянию, или благодаря ему, – для космонавтов Земля становилась гораздо больше, ближе, – родная до невозможности.

– Так вот, – продолжал Сенцов, сдерживая улыбку и внимательно оглядывая всех прищуренными глазами. – Баранцева вы все, конечно, помните – ну, заведующего сектором астронавигации Института. В плане подготовки намечалось вывести в полет на околоземную орбиту и всех преподавателей – чтобы получше разбирались в психике курсантов. (На лицах космонавтов мелькнули улыбки.) И вот приходит очередь Баранцева…

Сенцов остановился на полуслове.

Звук мягкий и печальный зародился где-то под потолком. Постепенно он усиливался, приобретал остроту, холодной иглой колол уши. Мигнули голубые плафоны. Затем звук, словно устав, пошел на убыль и затих на низкой, чуть хрипловатой, ворчливо-жалобной ноте.

– Быть по местам! – скомандовал Сенцов, хотя все и так сидели на своих местах. – Через десять минут – поправка…

…От сильного толчка на мгновение закружилась голова, качнуло в креслах. На экране заднего обзора мелькнули и погасли длинные, безмолвные языки огня.

Сенцов, нагнувшись к укрепленному в центре пульта – прямо перед его креслом – микрофону, нажал клавишу, раздельно продиктовал.

– Двадцать – сорок две… Автоматически выполнен коррекционный поворот. Уточненный курс…

Лаймон Калве, оператор, со своего поста управления молектронным вычислителем уже протягивал командиру ленту. Сенцов, чуть наклонив голову, неторопливо назвал показания интеграторов – цифры трехмерных координат корабля в пространстве.

– Экипаж здоров, механизмы и приборы без нарушений, происшествий нет. Все.

Он выключил микрофон. Повернул свое кресло (среднее из пяти, помещавшихся в выгибе подковообразного пульта) так, чтобы лучше видеть товарищей.

Космонавты сидели молча – неподвижные, сумрачные. Казалось, привычная сирена вдруг отняла у них веселость и заставила забыть то, о чем начал было рассказывать Сенцов, и задуматься о чем-то своем – тайном, о чем не говорят вслух. Надо было улыбнуться, и Сенцов улыбнулся. Но глаза его смотрели серьезно и испытующе.

Высокий, широкоплечий Калве, новичок в космосе и человек явно «некосмических габаритов», как шутили товарищи, сидел, погрузившись в размышления, машинально поглаживая рукой редеющие волосы. Он казался глыбой, позаимствовавшей спокойствие и невозмутимость у своих счетно-решающих устройств, и вряд ли кто-нибудь, кроме командира, догадывался о той затянувшейся болезни – боязни пространства, которая все еще мучила Калве. Ничего, Лаймон не подведет.

Рядом с ним откинулся в кресле Раин. Глаза его были полузакрыты, и всем своим отрешенным видом он словно бы давал понять: меня занимает вовсе не предстоящее, а лишь некоторые особенности отражения от поверхности Марса, подмеченные при наблюдении именно отсюда, с относительно небольшого расстояния, из пространства, где нет атмосферных помех. И, собственно, какие могут быть основания сомневаться в моем спокойствии?