Имортист - Юрий Никитин

– А здесь что?

Он сказал тоскливо:

– Любой мегаполис – очень хрупкая система!.. Нарушить его работу – раз плюнуть. Им достаточно лишь перегородить улицы. Уже чуть ли не катастрофа. А если они всей массой… Господи, страшусь подумать!

В кабинете я включил все экраны. Да, демонстранты только-только перешли Окружную дорогу, причем сразу с четырех направлений: севера, юга, востока и запада, а теперь, судя по их движению, все нацелены клювами в Центр.

Четыре мощные колонны демонстрантов двигаются по направлению к Центру. Одна со стороны Ленинского проспекта, другая – с шоссе Энтузиастов, третья – от Можайского шоссе, а четвертая, самая внушительная, от делового центра на проспекте Мира. По дороге к ним присоединяются работники банков, служащие многочисленных фирм, зарабатывающие на обслуживании населения, которое, в свою очередь, предоставляло услуги им.

В мой кабинет медленно стягивались члены правительства. На задний план отошли дела международные, даже грядущая интервенция американских войск еще когда случится, а демонстрация вот уже сегодня, да еще такая, что может опрокинуть наш режим задолго до интервенции. Или хотя бы расчистить для нее дорогу.

Медведев сидел за круглым столом, уронив голову на руки, что-то мычал, Мазарин толкнул его в плечо:

– Не спи, замерзнешь.

Медведев поднял голову. Лицо за ночь обрюзгло, постарело, под глазами мешки в три яруса.

– Хреново… Хоть презерватив на голову натягивай, чтоб все видели, как мне… хреново. Господин президент, что-то конкретно делать будем? Любая революция должна уметь себя защищать!

Я сдвинул плечами:

– Да, конечно. Но бывает, что защититься трудно.

– Почему?

Я снова сдвинул плечами, посмотрел в серьезные лица министров. С усилием выдавил улыбку:

– Главный соперник имортизма вовсе не США или демократия, как считают простые люди. Это то же самое, что полагать, будто целью создания христианства было навредить Римской империи!.. У имортизма соперник намного страшнее, огромнее, неистребимее… это – хтонность.

– Хтонность?

– Да, хтонность.

– Э-э… э-э… – проговорил Медведев несколько растерянно, даже с преувеличением, огляделся по сторонам и в комичном непонимании развел в полной беспомощности огромные, но уже белые пухлые руки. – Э-э-э… хтонность, да?.. Ну хоть слово-то не длинное, как ипсидикситизм или дезоксирибонуклеаза… А в чем та хтонность-то выражовывается? Может быть, я сам уже, тьфу-тьфу, в этой самой хтонности по колено. А то и, не при дамах будь сказано, по самое место, где мажут блендомедом?

– Да, – сказал я, – да!.. вы правы, это лучше смотреть на примерах. Для доступности. Как, по-вашему, Робин Гуд и мальчишка, что пишет на стенах матерные слова, – не одного поля ягода?.. А вы за кого: за трех мушкетеров или за гвардейцев кардинала?.. Нет-нет, не отвечайте по зову сердца, оно хтонно, а сперва подумайте. Вы в самом деле за трех героев, что при первой же встрече перессорились и обязательно убили бы друг друга, если бы не полиция, то есть гвардейцы? И чем они ее отблагодарили, как не тем, что завязали с ними драку, кого-то ранили, кого-то убили? И чем они жили дальше, как не боролись против умнейшего человека Франции, что учредил Академию наук, Академию искусств, реорганизовал армию, снес на фиг феодальные замки, откуда рыцари-феодалы грабили проезжающий мимо люд, запретил дуэли, ибо отдавать жизнь надо только за родину, а не за косой взгляд?

– Гм, – ответил он, подумав, – вы сами знаете, на чьей я стороне. На чьей мы все стороне.

– Да, ваши симпатии на стороне трех мушкетеров. Да, вы предпочитаете Робин Гуда законопослушному шерифу. Да, вам нравятся победно шествующие по экранам косяки благородных киллеров, у которых такая интересная, оказывается, жизнь в сравнении со всякими там инженерами, учеными!.. Да, вы с восторгом смотрите про проституток, которые, оказываецца, ну такие благородные, такие благородные!.. А все эти приличные девочки, отличницы – ну просто говно какое-то! И Ричард Гир женится, конечно же, на панельной девке. Наверное, за то, что она «делает все», а выпускницы института благородных девиц не обучены делать это «все».

Он хмыкнул, буркнул:

– Время такое.

– Вы, конечно же, в баймах выбираете сторону Зла и там в упоении расстреливаете полицейских, просто прохожих, давите их колесами, взрываете дома, насилуете женщин, с наслаждением разносите всё и вся… Да, кстати, разработчики байм уже не дают выбора: зная ваши предпочтения, сразу одевают вас в шкуру маньяков, киллеров, террористов, мутантов, зомби, вампиров, извращенцев… Разве не этого жаждет ваше темное начало?.. Разве не включаете режим God и allammo, чтобы полная безнаказанность в любом деянии, любом преступлении, будь это расстрелянный в упор из гранатомета ребенок или музей изобразительного искусства?

Медведев помялся, развел руками:

– Да, этого во мне… ну, скажем, мягко, по кадык.

– У всех у нас его по кадык, – ответил я с горечью, удивившей меня самого, ведь, казалось бы, уже насмотрелся, навидался, напробовался. – Но мы давим в себе этого скота, а вся наша, мать ее, культура направлена на то, чтобы выпустить из человека этого скота! Вот и схлестнулись сейчас эти две силы: дисциплины и своеволия… Слишком уж много этого своеволия, Игнат Давыдович!.. Я все надеюсь, и все мы надеемся, что не придется применять оружие. Ведь когда против так много… это уже не просто кучка хулиганов, это даже не бунт или мятеж, а это… восстание. А настолько ли мы кардиналы ришелье и нотингемские шерифы, чтобы стрелять в робин гудов и д’артаньянов?

Никто не ответил, а Медведев, в которого я вперил взор, виновато развел руками:

– Хорошо бы, чтобы настолько… но не знаю, не знаю…

Я сказал горько:

– Я не знаю, как заставить человека жить праведно, чтоб не силой. Чтоб он сам, добровольно…

Вошел Казидуб, нахохленный, хмурый, похожий на большую толстую сову.

– А, – сказал Мазарин насмешливо, – поздняя пташка! Глазки, видите ли, протирает…

Казидуб буркнул:

– …а ранней уже клювик начистили. С вами, Игорь Игоревич, идти в разведку все равно что сразу сдаться! Там, где раки только зимуют, мы, к вашему сведению, живем круглый год. Многое можно заставить человека сделать по собственному желанию, что значит – добровольно. Проголосовал же этот человек за имортизм?

– Некоторым мало праведно жить, – возразил Мазарин, он развел руки: – Они ж, заразы, хотят еще и кушать… А имортизм так это туманно намекнул, что вот-вот можно будет не просто жрать, но жрать – вечно.

Казидуб покачал пальцем из стороны в сторону:

– Не надо делать удивленных движений руками! Можно кушать сытную и здоровую пищу, а можно жрать хрен знает что экзотическое, пойманное на дне Тихого океана, вредное и противное, но зато редкое, за чем гонялись двенадцать экспедиций! Надо есть редко, но мало. Или мыть руки вместо еды. Вы уж тут не тушуйтесь, смело принимайте компромиссное решение, мол, кормить народ будем, но – полезно! Не перекармливая. И без всяких буржуазных излишеств, вроде коньяка наполеоновских времен в длани господина Романовского.