Анжелика в Квебеке - Анн Голон

Она рассказала ему о собраниях, на которые он приглашал своих соотечественников, а ее никогда. Эти коллоквиумы внушали ей страх. Наблюдая за ними, выслушивая колкости и обвинения, которыми они обменивались, она всякий раз вспоминала диспуты в Тулузе и как бы заново переживала последствия этих опасных бесед. Но сегодня ей показалось, что он забыл опыт, извлеченный из тех далеких тревожных лет.

— Я хочу вас успокоить и попытаюсь свести на нет все ваши тревоги, — заявил он. — Меня так мало волнует господство северян в Аквитании! Мои предки передали мне по наследству определенное отношение к этой проблеме, но я не собираюсь брать на себя миссию мстителя. И я даже не буду спорить, хорошо это или плохо. Человечество давно играет в эту игру, тасует карты и снова раздает их… И все это называется История… Она довольно норовистая лошадка, и не каждому дано оседлать ее и нестись по тем дорогам, которые она выбирает.

Мне же доставляет огромное удовольствие здесь, в Квебеке, встречаться со своими единомышленниками, разделяющими мои литературные и поэтические настроения. Если бы я только мог подумать, что вы с радостью приняли бы мое приглашение, любовь моя! Но мне показалось, что ваша жизнь в Квебеке довольно насыщена развлечениями, я был рад тому, что вы чувствуете себя свободной. Вы как ребенок, которому разрешили делать все, что он хочет. Дорогая моя, я люблю вас больше жизни, я счастлив тем, что вижу ваше счастливое лицо, чувствую, как вы понемногу освобождаетесь от тяжкого груза переживаний, обретаете свою прежнюю жизнерадостность, становитесь самой собой. Я испытываю ревностное стремление лучше узнать вас, постичь ваши тайны. Счастливая женщина раскрывается лучше, чем та, которая по той или иной причине чувствует себя пленницей. Часто я ловлю себя на мысли, что бессмысленно трачу свое время вдали от вас. Блаженны те минуты, когда я пробираюсь в ваш маленький домик, опьяненный одной только мыслью, что увижу вас; на всем, что вас окружает, и на всех, кого вы допускаете в ваш интимный мир, лежит отпечаток вашего присутствия. Я изучаю вас, как книгу, каждый день перелистывая страницы. Когда мы рядом, я чувствую, что вы принадлежите только мне, мы отгорожены от суетного мира и бремени наших забот. Даже наш эгоизм не повредит нам. Два любовника, благоразумно относящиеся к совместной жизни, — в этом, возможно, и заключен секрет счастья.

— Да, но при мысли, что все это может быть разрушено в один миг, меня кидает в дрожь, — сказала Анжелика.

— Я появляюсь в городе и обнаруживаю, что вы подвергаетесь опасности, либо, как вы это утверждаете, я представляю себе, что вы ей подвергаетесь. Испытания, выпавшие на нашу долю, и события, их спровоцировавшие, еще слишком живы в моей памяти. Что бы вы ни говорили, я еще болен ими, и я никогда не забуду, что я был первым вельможей Аквитании, когда французский король захотел меня уничтожить…

Обняв ее, он спокойно беседовал с ней. Как и в тот вечер у г-на Обур де Лонгшона, он шутками отвечал на серьезные вещи, которые в действительности и не были серьезными. Это всего лишь забавные интеллектуальные поединки, дабы избежать лености ума на протяжении нескончаемой зимы. Она должна была заметить, что это только словесная чехарда, которая привела к тому, что в конце вечера галликанцы защищали Папу, янсенисты — иезуитов, циники — добродетель, а г-жа де Плесси-Бельер, мятежница из Пуату, перешла на сторону короля.

— Действительно, — сказала она, — но это еще раз напоминает нам, что годы проходят, мятежи рассеиваются, как дым, а раны заживают. Жизнь заставляет нас бросить взгляд на окружающий мир, и мы замечаем, что он не стоит на месте, он так переменчив… Мы думали, что неизменна наша душа, наши чувства, но, увы, идеи, которыми мы жили, кажутся нам легкомысленными, а дорогие нам существа умерли, и их уже не воскресить.

— Дорогая, уж не думаете ли вы, что я это отрицаю, что я обманываюсь в своих взглядах на происходящее? — Он обнял ее за талию и нежно притянул к себе.

— Я все прекрасно понимаю… Времена трубадуров прошли… И нет больше сказочных фей…

Его пылкие темные глаза утопали в ее изумрудно-зеленых. Она тихо произнесла:

— Но есть мы…

Как это было прекрасно, любить друг друга при свете зимнего солнца, жемчужно-розового, временами золотистого, проникавшего в комнату через ромбовидные окна. Свет вплетался в косы балдахина на их кровати. Его тело на фоне белого покрывала казалось темным, и она вдруг почувствовала себя светлой, гладкой и невесомой в его объятиях. Она любила эту тихую комнату и могла бы каждый день проводить здесь, вместе с ним. Ей пришла в голову мысль поселиться в замке Монтиньи… но она быстро отогнала ее. Жоффрей прав. Лучше жить отдельно, чувствовать себя свободными. Они и так могут встречаться хоть каждый день, разговаривать, любить друг друга, строить планы на будущее и обсуждать прошедшее. Жоффрею нравился ее маленький домик, где она всегда принадлежала только ему, вдали от людских взглядов. А она любила приходить к нему иногда… как к любовнику.

«Я никогда не была так счастлива, как в его объятиях», — признавалась она себе.

Тем не менее ей показалось, что после этой аквитанской ссоры что-то переменилось в их отношениях, а ослепительное полуденное сияние высветило в тайниках ее души то, что она называла «пресыщением». Первый раз в жизни она почувствовала это сегодня, когда они ласкали друг друга… пресыщение… Да было ли оно? Нет… Скорее это был лишь намек на подобное чувство, едва уловимый…

Она снова и снова спрашивала себя, не ошиблась ли она, искала мотивы, размышляла… Эти несколько часов любви окутали ее сладострастным туманом, она затерялась в нем, и все же в какой-то момент она вспомнила этот миг… Мало-помалу он обретал форму и смысл, и вдруг она прозрела. Это произошло так неожиданно, и в то же время иначе не могло быть. Как будто опустошительная волна вынесла ее из океана чувств, выбросила ее тело на землю и широко раскрыла ей глаза, и она увидела себя, она устремила на себя свой взор, она погружалась в этот бездонный взор, в черную воду и красный огонь… И там, в бездне, она увидела незнакомца, он смотрел на нее, она не знала его имени, но чувствовала, что он самый близкий ей человек…

Теперь, вспоминая об этом, она призналась себе, что в тот миг испытала священный ужас. Она услышала свой голос, неузнаваемый, удивленный:

— Ты! Ты!

Может быть, именно в этот момент она почувствовала пресыщение, хотя это вовсе не было пресыщением. Она потеряла сознание, но пришла в себя, как после полета с небесного светила на землю. И все же она убеждала себя, что произошло нечто необычное. Ее сердце билось от сожаления и разочарования, что она не может понять себя. Но к этому беспокойству не примешивалось чувство страха, боязнь потерять его или разонравиться ему. Она сознавала, что сейчас она особенно красива. И ее зеркало подтверждало это. Она как бы излучала свет, и отблески его она замечала в восхищенных глазах тех, кто окружал ее. Она провела пальцем по ресницам, по линии своих губ.