Пять столетий тайной войны, Из истории секретной дипломатии и разведки - Ефим Черняк

После измены Дюмурье весной 1793 г. Дантона обвиняли в Конвенте в том, что он был сообщником генерала, связанного с жирондистами, которые строили планы реставрации монархии. В свою очередь, жирондисты повторяли свои обвинения в том, что монтаньяры якобы покровительствуют "орлеанистской фракции". Жирондист Бирото летом 1793 г. инкриминировал якобинцу Фабру д'Эглантину, тесно связанному с Дантоном, намерение предложить в иносказательных выражениях Комитету общественного спасения возвести на престол короля "как верное средство спасения республики". Дантон, в свою очередь, еще в речи 1 апреля 1793 г. предъявил жирондистам такое же обвинение. Сен-Жюст и Кутон обвиняли жирондистов в составлении плана "захватить Тампль и провозгласить королем Людовика XVII". Накануне и во время событий 31 мая - 2 июня 1793 г., приведших к свержению жирондистов, их лидеры заявляли, что монтаньяры получили деньги из Англии для подготовки своего выступления и последующего восстановления монархии. Обвинения в намерении способствовать реставрации постоянно фигурировали во время ожесточенной внутренней борьбы в якобинском блоке в период, предшествовавший 9 термидора. Через несколько месяцев после термидорианского переворота, 5 октября 1794 г., такой убежденный республиканец, как Камбон, утверждал, будто Робеспьер, Дантон и Паш еще 23 мая 1793 г. имели встречу с бароном Батцем в его доме, обсуждая возможность возвращения на трон Людовика XVII. Бывший секретарь Комитета общественной безопасности Сенар - свидетель, правда, ненадежный - уверял в своих "Мемуарах", что руководители монтаньяров рассматривали возможность создания военного правительства, главой которого намечали Филиппа Орлеанского, близкого к дантонистам, либо самого Дантона или Робеспьера, который, однако, отверг эти планы. Узнав об аресте депутатoв Конвента Шабо, Базира, Жюльена из Тулузы и Фабра д'Эглантина, эмигрантские круги рассматривали это как крушение роялистского заговора с целью освобождения дофина. Наиболее умные среди эмигрантов вполне верили обвинениям в намерении восстановить монархию, выдвигавшимся против руководителей различных якобинских группировок во время процессов над ними в Революционном трибунале. Менее чем через неделю после термидорианского переворота, 3 августа 1794 г., Малле дю Пан в письме к главе английской секретной службы в Бельгии лорду Элджину писал, что главари этого переворота - "сторонники Дантона, казненного за намерение провозгласить королем Людовика XVII". Английский дипломат и разведчик У. Майлс в апреле 1794 г., узнав о казни Дантона, писал: "Дантон в феврале 1793 г. стремился к установлению регентства".

Обвинение в скрытом роялизме, в стремлении учредить регентство при малолетнем Людовике XVII выдвигалось едва ли не против всех руководителей политических партии - его предъявляли жирондистам, эбертистам, дантонистам, потом Робеспьеру и его сторонникам. Оно повторяется как рефрен в речах общественного обвинителя Фукье-Тенвиля. Известный юрист и историк М. Гарсон считает, что поэтому ни в одном случае такое обвинение не заслуживает доверия. "Если бы, - писал он, - подобное обвинение выдвигалось лишь против Шометта и его приспешника Эбера, оно заслуживало бы самого детального рассмотрения. Но оно было использовано без особой убедительности против почти всех остальных". Этот аргумент, сам по себе весомый, все же не дает основания решить вопрос. Ведь не исключено, что постоянно выдвигавшееся обвинение могло оказаться справедливым в отдельных случаях. К тому же никому из тогдашних политиков не было предъявлено таких конкретных улик, как Эберу. Другой вопрос, было ли все же обвинение достаточно обоснованным.

Чтобы приблизиться к истине, надо в полной мере учитывать "человеческий фактор". Никто из революционных деятелей не имел революционного прошлого до взятия Бастилии. Они были, конечно, сторонниками идей Просвещения, но оно было революционным только в потенции, а его идеологи, как правило, возлагали свои надежды на просвещенного монарха, и те из них, кто дожил до 1789 г., за очень немногими исключениями, не приняли революцию. В начале революции будущие якобинцы были конституционными монархистами. Республика многим из них рисовалась аристократическим учреждением, образцом чего были Древний Рим, итальянские торговые республики, вроде Венеции, или шляхетская Речь Посполита. Жирондистам представлялось, что плебейские выступления губят свободу, ведут к "анархии", прокладывая тем самым путь к восстановлению абсолютизма или к личной диктатуре одного или нескольких честолюбивых демагогов типа древнеримских триумвиров. Позднее гибель собственной партии казалась и жирондистам, и дантонистам, и робеспьеристам равносильной гибели республики и свободы. Жирондисты в победе якобинцев видели не только угрозу собственности, но и покушение на основы нового гражданского общества. Для борьбы против якобинцев оправдан даже союз со вчерашними противниками сторонниками восстановления монархии.

Хотя в годы революции огромные массы французов порвали с монархическими иллюзиями и подтвердили делом свою преданность республике, однако для определенной части народа монархические иллюзии отнюдь не ушли в прошлое, причем не только в Вандее и других департаментах, где контрреволюционное движение приняло широкий размах. Напомним, что позиции католической церкви оставались крепкими во многих районах Франции и ее влияние было полностью употреблено в пользу роялистов. Не забудем, что особенно важно, что роялистские настроения даже усилились среди значительной части буржуазии, считавшей восстановление монархии гарантией против "санкюлотских эксцессов". Вспомним, что в октябре 1795 г. значительная часть буржуазных кварталов Парижа выступила под роялистским знаменем против Конвента, что в 1797 г. роялисты, казалось, были близки к овладению властью парламентским путем. В 1793 г. не только Болото Конвента, но и три четверти жирондистов были роялистами.

Разногласия между конституционными и "чистыми" монархистами имели глубокие корни. Эмигранты и их единомышленники строили планы беспощадной расправы с "цареубийцами", восстановления сословного строя, абсолютизма, всех институтов феодально-абсолютистского режима. При этом многие из них не скупились на угрозы, вроде пожелания графа Утремона, чтобы повесили всех тех, кто остался в живых из членов Учредительного собрания. Другие считали, что лица, купившие имущество духовенства, должны быть расстреляны.

Тем самым эмигрантские круги толкали в ряды своих противников подавляющую часть собственнической Франции, не только политических вождей новой буржуазии, таких как бывшие якобинцы Баррас, Фрерон, Тальен, но и тех представителей старой денежной и торгово-промышленной буржуазии, от лица которых как раз выступало большинство членов Учредительного собрания и Болото в Конвенте.

По мере углубления революции в лагерь ее противников переходили различные фракции буржуазии, представленные на политической арене первоначально партиями фейянов и жирондистов. Хотя эти партии потерпели поражение в борьбе, включая вооруженную (в 1793 г.), и фактически сошли со сцены, их социальная база не исчезла и дала потенциальную опору противникам революционного правительства, дантонистам, формировавшемуся блоку будущих термидорианцев. Все же слои собственнической Франции, рассматривая вопрос о формах своей будущей власти, не могли не взвешивать вопроса о том, насколько реставрация монархии могла бы способствовать стабилизации их господства. Однако в любом случае для них была неприемлема такая реставрация, которая включала бы полное восстановление старого режима, возвращение дворянству и духовенству их земель и привилегий, отмену всех тех основ нового буржуазного правопорядка, которые возникли в революционные годы. Поэтому исключалась возможность соглашения с находившимися в эмиграции братьями Людовика XVI графом Прованским и графом д'Артуа. Ведь они требовали безоговорочного восстановления абсолютизма, всего старого строя и вдобавок сурового наказания "цареубийц", то есть депутатов Конвента, голосовавших за казнь короля, среди которых было большинство руководителей контрреволюционного переворота 9 термидора, и находившихся у власти после этого переворота на протяжении последующих пяти с лишним лет - до установления диктатуры Наполеона Бонапарта. В этих условиях реальная возможность осуществления планов реставрации - так по крайней мере казалось многим политическим деятелям - появится, только если будет восстановлена конституционная монархия, санкционирующая главные итоги революции, выгодные буржуазии. А такая частичная реставрация была мыслима только при возведении на престол малолетнего дофина - к тому же в глазах всех монархистов единственного законного претендента на трон - и учреждении регентства, которое состояло бы из политиков, всеми своими корнями связанных с Францией и являвшихся гарантами сохранения новых порядков, рожденных революцией. Немало честолюбцев связывало с такой возможностью и планы личного возвышения. Конституционные монархисты, отмечает Матьез, "мечтали о национальной династии с молодым дофином, который перейдет из Тампля в Тюильри, не приведя с собой эмигрантов и иностранцев". Правление Людовика XVII в представлении значительного числа политиков имело бы то преимущество, что фактическая власть при малолетнем короле должна была принадлежать регенту или регентам. Вместе с тем дофин был бы изолирован от роялистов, и возведение его на престол могло нисколько не сопровождаться перечеркиванием основных социальных завоеваний революции и, в частности, возвращением эмигрантам конфискованных у них владений. Иными словами, в рамках такого правления могло быть осуществлено то, что позднее было проделано режимом империи, закрепление тех итогов революции, которые были выгодны буржуазии и собственническому крестьянству. Признанный идеолог левого крыла якобинцев Эбер писал в э 180 "Пер Дюшен": "В сознании роялистов и умеренных король не умирает никогда. Он в Тампле, они могут захватить этот призрак, и именно вокруг него они сплачиваются".