Тюрьма и воля - Михаил Ходорковский

Павел Ходорковский: Папа прилетал в сентябре в Бостон, буквально на один вечер. То ли по дороге в Вашингтон, то ли по дороге из Вашингтона, уже не помню. Он хотел посмотреть университет, как я устроился. Я его встретил в аэропорту и отвез в гостиницу. Он был без охраны. Я вообще не видел его за границей с охраной.

Потом он приехал ко мне в университет. Мы зашли, посмотрели, в общежитие зашли, он хотел посмотреть, как живут студенты. Ему понравилось. Там довольно скромно. Там и девушка моя жила. Я их познакомил. Девушка была в полном смятении, но держалась молодцом. Папа был с ней на «вы». Потом сказал мне лаконично, что одобряет.

Он выглядел и вел себя совсем обычно, как будто все хороши. Может быть, он сознательно сам себя подбадривал. Улыбался, как обычно. В какой-то момент мне уже было сложно понять, все хорошо или он делает вид, что все хорошо. Вот только перед отлетом… Я тогда спросил: «Пап, что будет дальше?» Единственный был такой момент, когда он посерьезнел и ответил, что единственное, что осталось правительству, это посадить его в тюрьму. И он так спокойно это сказал, что у меня даже не возникло порыва его остановить, сказать, что ему не надо туда ехать. Я себя за это корю. Нужно было это сделать. Здесь, в Америке, его друзья пытались его переубедить.

Леонид Невзлин: Миша заехал числа 25 или 26 сентября. Остановился в гостинице David Intercontinental. Мне кажется, остался дня на два. Это было за месяц до ареста. Мы все с ним встречались — Брудно, Шестопалов, я. Мне звонили из Америки, Том Лантос в том числе, говорили: убеди его не возвращаться, его посадят. Я пытался это сделать, но это было бессмысленно. Я увидел, что — стена, каждый сам принимает для себя решение. Ну я же Мишу знаю. Хотя корю себя, что мог сказать больше, сделать больше. И я не знаю, что в этом было: решение сесть или уверенность в том, что не посадят надолго. Я говорил, что если тебя посадят, то тебя уже не вытащить при всех наших возможностях и связях… Он как-то это пропустил и ничего не сказал. Это был второй раз, когда он прилетел в Израиль. Ты знаешь, он не был грустным. Он был сосредоточенным, внутри себя. И чувствовалось, что есть стенка, которой раньше не было и которая не пробивается.

Лиля Шевцова, известный российский политолог, рассказывала мне, что она слушала выступление Ходорковского в фонде Карнеги в Вашингтоне. Это было 9 октября 2003 года. Ходорковский начал свое выступление с того, что он хочет поговорить о гражданском обществе, о чем в последнее время много говорит в России. За границей же он обычно говорит о нефти, но не в этот раз. И он заговорил о демократии, будущем страны. По тексту выступления сложно почувствовать интонацию, но Лиля сказала, что она была неприятно удивлена интонацией чрезмерно уверенного в себе человека, человека, у которого полмира в кармане. Это удивительно, если учесть, что этот месяц был таким тяжелым для Ходорковского.

МБХ: Лилия Шевцова правильно восприняла транслируемый мной «посыл». Но необходимо учитывать специфику американской аудитории. Там уверенность в успехе — обязательное условие публичной позиции. Любые наши «метания» там воспринимаются как свидетельство близкого провала. Я много работал с тамошними специалистами по PR и транслировал то, что положено.

Мне действительно покойный легендарный конгрессмен Том Лантос настоятельно предлагал не возвращаться, когда я оценил ему возможность ареста в 30 %. Он предлагал помочь мне получить вид на жительство в США, но я счел такой шаг невозможным для себя.

Том Лантос был очень хорошим человеком, он очень любил Россию. Всегда рассказывал, как советские солдаты освободили его из концлагеря. Но он ненавидел диктатуру во всех ее проявлениях, и лично Путин стал для него врагом.

Что же касается американской политической машины, то она мне показалась весьма эффективной (конечно, небеспроблемной, но эффективной). Особенно мне понравился парламентский законодательный и контрольной процесс. Красиво!

Возможно, если выбирать «политическую одежду», то комитет в американском конгрессе — это та машина, которую бы мне хотелось перенести на российскую почву. Я даже пытался начинать. Мы организовали несколько «публичных слушаний» по ТЭК (у нас). Но теперь, увы, парламент — не место для дискуссий.

Алексей Кондауров: Почему МБХ не видел риска? Я не знаю. Леня Невзлин сказал в интервью, что он недооценил Путина. Согласен. Потому ли, что он сам недооценил, или потому, что его убеждали, что все будет классно. Не знаю. Я ему говорил про Путина. А в ответ: «Не волнуйтесь, все схвачено». Вот позиция была. И им казалось, что все схвачено, Сурков на каком-то этапе опять вернулся, появлялся на днях рождениях, на корпоративах, с Волошиным хорошие отношения, с Касьяновым, в Думе все в шоколаде — там Дубов, там Шахновский, там Кондауров. Вы знаете, был, конечно такой момент эйфории. Все получается! Цена на нефть поднимается. И у меня эта эйфория была в какой-то момент. Почему нет? Работал в лучшей компании. И все получалось. У всех все получалось. Классная команда, высочайший интеллект. Если уж я поддался, то что говорить о других.

Михаил Борисович очень критичный человек и трезвый, но когда о тебе все пишут, ты встречаешься с президентами… И слияние, и через шаг — транснациональная компания. Да супер! Очень большими становились. Я помню, когда ко мне негативная информация пошла, я пытался говорить, но им казалось — ну кто на них наедет. А самое любимое изречение было, я его потом тоже усвоил, «мелкий вопрос».

Ладно, что было, то было. Такой шанс открывался для всех, для страны. И все были на подъеме. Вектор был разрушен, вот что обидно. И когда я это тогда сказал после ареста Михаила Борисовича, меня не поняли. Ну ладно, Ходорковский арестован, ну неприятно, а кому-то приятно, но не более. А страна изменилась. Она стала другой. Не сразу поняли. Теперь это никому и доказывать не надо.

По странному стечению обстоятельств Ходорковского арестовали на следующий день после дня рождения Абрамовича, которому 24 октября исполнилось 37 лет. Он его праздновал в Лондоне на трибуне — был матч Chelsea. Кстати, о покупке Абрамовичем Chelsea, по не менее странному стечению обстоятельств, было объявлено в день ареста Платона Лебедева.

Михаил Брудно: Я прилетел в Лондон и встречался с Абрамовичем. Точно, не по моей инициативе. Сидели там на трибуне, на стадионе… Швидлер все время обрывал телефон, Рома хотел поговорить — они хотели взять на себя управление компанией. Но они не могли мотивировать, почему мы должны им передать управление. Я спрашивал: ну предположим, передали, и что тогда? Они ничего определенного сказать не могли. Просто передайте нам управление.