Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

не платил. Об этом он осторожно намекнул Джозефу Бичему, и в итоге тот, явившись как-то вечером в гримуборную Карсавиной, вручил ей 2000 фунтов. Без сомнения, предусмотрев положительный результат своего разговора с Бичемом, Дягилев хотел взять взаймы 400 фунтов. Это означало, что Карсавина должна была отложить свой отъезд на один день, чтобы сходить в банк. Труппа разъехалась на отдых и должна была собраться в Берлине 1 октября для гастролей по Германии. Когда 4 августа война была объявлена, Григорьев только что прибыл в Петербург, Фокины были в Париже, а Мясин в Милане, собираясь присоединиться к Дягилеву и Чекетти в Виареджо. Задержка Карсавиной в Лондоне привела к тому, что немцы вернули ее обратно с российской границы. Она вернулась обратно в Англию через Голландию и только через несколько недель сумела добраться до Петербурга, «использовав все транспортные средства». Ее описание злоключений этого путешествия попало в газеты, и 27 августа Чарлз Рикеттс писал в своем дневнике: «Читаю в газете о бедной маленькой Карсавиной, изящной, несравненной артистке, которой с другими русскими беженцами пришлось перемещаться через Германию на грузовых платформах, сбившись, как стадо на скотобойне».

Нижинские готовились к отъезду из Будапешта, проведя там неделю с Эмилией Маркуш, когда узнали, что граница России закрыта. Город заполнили марширующие войска, и Вацлав вздыхал: «Все эти молодые люди шагают навстречу смерти, а для чего?» Ромола, которая могла думать только об их собственных неприятностях, удивлялась его беспокойству о других. Они не попали на дипломатический поезд и теперь надеялись с помощью дяди Ромолы тайно переправиться в Италию. Прежде чем это удалось организовать, их арестовали, заявив, что все трое (Вацлав, Ромола и Кира) являются вражескими подданными, поэтому будут задержаны в качестве военнопленных. Им было приказано оставаться в доме Эмилии Маркуш и каждую неделю отмечаться в полиции.

Дягилев подписал с Отто Каном из «Метрополитен-опера» контракт на гастроли в Америке. Каи поставил два обязательных условия: Дягилев будет сопровождать труппу, а Карсавина, Нижинский и другие определенные им танцоры возглавлять ее. Необходимость делала примирение возможным. Но поначалу Дягилев не понял, что Нижинские являются военнопленными. Вацлав написал, что он «не имеет права покидать Будапешт из-за войны».

Дягилев из Флоренции Стравинскому в Швейцарию, 25 ноября 1914 года:

«Нижинский так глупо себя ведет. Он все еще не ответил на мое подробное и, по-моему, теплое письмо, а на мою скромную телеграмму „с оплаченным ответом“ о получении им письма он ответил только: „Письмо получено. Приехать не могу“. Уверен, жена Нижинского занята тем, что делает из него первого балетмейстера Будапештской оперы. Я напишу ему второе, менее сдержанное, менее благоразумное письмо, и этот жалкий субьект поймет, что сейчас не время для шуток».

Григорьев ошибался, думая, что Дягилев потерял веру в Нижинского-балетмейстера, ибо в том же письме к Стравинскому Дягилев справляется о других произведениях, над которыми композитор работает. «Хореография „Свадебки“ — определенно для Нижинского, но я все же не буду обсуждать это с ним в течение нескольких месяцев».

После первоначального потрясения и неудачных попыток покинуть страну с помощью высокопоставленных родственников Ромолы семья смирилась с кратким, по их убеждению, ограничением свободы. Все были уверены в прекращении военных действий к концу года. Некий чиновник заявил Ромоле, что самое благоразумное для нее — развестись с Нижинским, так как он иностранец. Эмилия Маркуш, вспоминала Ромола, считала так же: присутствие русского в ее семье и доме создавало трудности и для нее, и для ее мужа. Она относилась к зятю с симпатией и уважением — он был гением и великим артистом, но он не работал и не имел ближайших перспектив на работу, поэтому Эмилии приходилось содержать две семьи: свою и Ромолы. Отчим бестактно рассказывал о победах над русскими, что расстраивало Вацлава и раздражало Ромолу. Забота Эмилии о Кире была воспринята Ромолой как вмешательство, и Нижинские, спасаясь от скандалов, постепенно ретировались в свою часть дома.

«Мы были полностью изолированы от внешнего мира, — писала Ромола. — Вацлав и я были предоставлены друг другу. Я знала, что он счастлив в браке, и он никогда не винил меня в том, что произошло с ним с тех пор». Зимой они читали Толстого, Чехова и Пушкина, и Нижинский объяснял жене смысл этих произведений. Когда они читали «Записки из Мертвого дома» Достоевского, Ромола «не могла не сознавать… что обрекла Нижинского на такую же судьбу… Когда я говорила ему об этом, он храбро отвечал: „Другие умирают, страдая гораздо больше. Я храню свое искусство в душе; никто и ничто не может отнять его у меня. Счастье в нас самих; мы носим его с собой, куда бы ни шли“». С наступлением весны они стали подолгу гулять, и Нижинский находил утешение в природе. С тех пор как его интернировали, он почти полностью лишился возможности заниматься своим искусством: не было места для упражнений, и летом ему пришлось удовлетвориться жесткой террасой в доме Эмилии. Зато теперь кузина Ромолы, пианистка Лили де Маркуш, каждый день играла для него. Он начал сочинять новый балет на средневековый сюжет, о котором давно мечтал, а когда Лили сыграла ему поэму Штрауса «Веселые забавы Тиля Уленшпигеля», он начал воплощать идеи в жизнь. Вацлав прочитал все, что смог найти, о фламандском герое XIII века — гибриде Робин Гуда и Робина Весельчака, — вокруг которого создано столько легенд. В его концепции, основанной в значительной степени на общепринятой «программе» произведения, множественные «проделки», в которых Тиль высмеивает богачей и призывает к бунту бедняков, должны были формировать хореографические эпизоды. Он задумал использовать групповое движение — «заставить двадцать человек выполнять одно и то же движение синхронно», — которое было разработано при создании «Весны». Иногда для передышки в работе над этим балетом он исполнял перед Ромолой и ее кузиной цыганские танцы. Он вдруг превращался в дикую, пламенную, страстную плясунью, у которой с головы до ног все трепетало, а плечи ходили ходуном, будто не связанные с телом. А потом имитировал балерин из Мариинского театра. «Мы часто просили его показать, как танцует Кшесинская. Но больше всего нам нравилось, когда он показывал, как флиртуют крестьянские девушки, танцуя с кавалерами. Он обладал неподражаемой манерой так бросать кокетливые взгляды и так сладострастно изгибаться, что это доводило зрителей почти до экстаза».

В это же время Нижинский начал изобретать систему записи танцев, которая будет занимать его в течение многих лет. По мере развития системы он обучал ей Ромолу.

Совместное проживание с матерью становилось все более невыносимым, и Ромола в