Гаяна (Иллюстрации Л. Гольдберга) - Петроний Аматуни

… Настала пора описать гаянский футбол.

Судьи не было. Его обязанности выполняли всевозможные датчики, встроенные в пушистое пластмассовое поле, и автоматические телевизионные наблюдатели, подчиненные анализирующей машине.

Самый же мяч, таких же размеров и веса как у нас, гаянцы начинили маленькими механизмами-киберами и антигравитационным устройством.

Если кто-то сыграл не по правилам или переговаривался с игроками — со всех динамиков стадиона несся судейский свист, а мяч мгновенно выходил из игры сам и занимал ту точку, с которой надлежало бить по нему вновь. Если по ошибке его хотел ввести в игру футболист не той команды — мяч ловко избегал удара и, как ни в чем не бывало, становился на место.

Как-то Шелест шутя внес предложение, рассмешившее нас до слез. Никто, разумеется, не принял его всерьез. Никто, я хотел сказать, кроме Хоутона и… самих Гаянцев — величайших шутников из всех, каких я только встречал.

Шальная мысль командира могла найти сторонников только на Гаяне. Случись это на Земле — ее тотчас предали бы анафеме футболисты и болельщики, чьи нервы и страсти и без того накалены самой игрой.

Короче говоря, гаянцы превратили мяч из средства игры в ее радиокомментатора. Внутрь впихнули легонький кристалл, и теперь, если мяч в благоприятных для гола условиях пролетал над штангой ворот, он (мяч!) принимался весело орать: «Мазила!..», «Сапожник!» и другие слова, подчас совсем безобидные. Но в таких обстоятельствах эти слова приводили в ярость неудачника. А динамики на стадионе услужливо доносили до всех комментарии мяча.

Можно представить, с каким упорством гонялся за ним после этого обиженный. А так как в ходе игры мазил набиралось несколько с обеих сторон — проклятый же мяч отличался идеальным бесстрастием, — игра накалялась быстрее, и по мячу били, как по кровному врагу.

Узнав о присутствии Хоутона — Главного тренера планеты по футболу (такого пышного титула еще никто не удостаивался на Гаяне за всю ее историю), — игроки столицы попросили его сыграть правым нападающим в своей команде против космонавтов Уэла.

Они приехали с собственным мячом — «воспитанником» Боба, начинившего его самыми пронимающими эпитетами на трех языках: русском, английском и гаянском. Глянув на этого старого приятеля, Боб усмехнулся и — с одобрения Ле — пошел в раздевалку.

Немного погодя игроки выстроились на поле и метнули: ворота слева от нашей трибуны достались космонавтам, справа — тиунэльцам. Мяч сам занял центр поля и лихо свистнул — игра началась…

Сперва шло все как положено. Игроки носились по полю, точно пасовали друг другу, но силы были примерно равные, и острых моментов не наступало. Потом вперед вырвался Хоутон и повел игру, вспомнив свой юношеский опыт в университетской команде.

Ему удалось обойти защиту противника, и, прикинув расстояние, он пустил навесной крученый по воротам, но… ликующий крик «Дуби-ина-а!..» возвестил о промахе.

Боб стерпел. Снова пошла игра, приведшая к корнеру. Боб выбил угловой, но, то ли был не в форме, то ли по иной причине, мяч прошел позади ворот.

Град насмешек своего же мяча потонул в сокрушенных возгласах болельщиков — они переживали по всем правилам: земная игра будила в них те же чувства, что и у нас, только они срывали досаду на обстоятельствах игры, а не на самих игроках…

Зато мяч — порождение фантазии Хоутона и молодых гаянских инженеров — не стеснялся в выражениях, хотя и теперь в сравнении с некоторыми болельщиками Земли он выглядел приготовишкой.

Еще раз спортивная фортуна погладила Хоутона по голове: мяч просился в сетку. Боб неверным ударом изо всей силы направил его в боковую штангу, откуда он рикошетом вернулся обратно. Мяч будто рассвирепел от боли и закричал:

— Уберите вратаря и штанги — иначе он не забьет!

Стадион грохнул, а Боб вполголоса обругал мяч так, что мое перо отказывается воспроизвести его слова.

Услышав незнакомые слова, мяч тут же запросил энциклопедию Земли, получив разъяснение, доложил кибернетическому судье и… принялся подыгрывать команде противника, если нога Хоутона касалась его.

Счет стал 1:0 в пользу космонавтов. 2:0… 3:0!.. Уже все заметили неладное. Хоутон явно отбивал мяч от своей площадки, а он влетал в ворота партнеров Боба и вопил: «Гол!..»

Лишь после того как Хоутон сослался на неважное самочувствие (оно сейчас действительно оставляло желать лучшего) и ушел с поля — игра стала нормальной. Тиунэльцы размочили сухую таким безукоризненным голом, что мяч лег в сетку с криком «Браво!..», а Хоутону даже послышалась нескрываемая ирония в голосе мяча.

Но ни о какой «иронии», конечно, не могло быть и речи, ибо слова, записанные на кристаллофоне внутри мяча, воспроизводились с одинаковой интонацией, а их выбор, зависел от того, какая сторона мяча была ближе к кибернетическому датчику, мимо которого он пролетал.

— Наверное, механизм мяча стал привыкать к игрокам? — спросил Ган, все еще смеясь от души. — Такое случается в нашей технике. Надо его заменить…

— Нет, нет, — воспротивился Боб. — Он не виноват! Ган вновь увлекся игрой, а Хоутон честно рассказал нам о «нравственном» поединке с мячом и кибернетическим судьей.

… Игра окончилась, и мы отправились в гостиницу космонавтов. Ле доволен: он считал необходимым веселую встряску перед галактическим полетом.

7

День вылета. Последние часы на Гаяне… … На стартовой площадке диспетчеры и обслуживающий персонал — ни одного лишнего человека. Суховато для прощания с планетой, гостеприимством которой мы столько пользовались… Мы тщательно скрываем друг от друга свои мысли и грустим про себя.

Ган приглашает в комнату отлетающих: скромная обстановка — несколько кресел и непременный торшер, вокруг которого мы и расположились.

— Мы не хотим утомлять вас, — сказал Ган, — но. Ле утверждает, что час, который мы просим вас провести у Телепатона, вполне оптимален. Гаяна хочет проводить вас.

— Мы тоже хотим видеть Гаянцев, поговорить с ними, — повеселел Шелест.

Ган включил Телепатон — стены комнаты словно растворились, и мы начали волнующее, трудноописуемое «путешествие» по городам планеты.

На площадях миллионы людей. Они ласково всматриваются в наши лица. Они видят нас, слышат, а многие имеют возможность сказать что-то и от себя. Они понимают, что нам невозможно ответить на все их пожелания и напутствия; им хочется видеть нас в последний раз и поднять левую руку.

Вот и наша Тиунэла (мы могли называть себя тиунэльцами, жителями многомиллионной столицы), и наши земляки провожали нас — все, кто мог в эти минуты выйти на улицу.