Адъютант его превосходительства - И. Болгарин

Стрелка манометра плясала у красной черты, когда Кольцов решительно приказал:

– Прыгайте!

Сначала кочегар, следом за ним и машинист, ни секунды не мешкая, спустились по лесенке и выпрыгнули из паровоза.

Из темного предгрозового неба неслись звезды, как будто навстречу ли­терному устремились тысячи поездов с зажженными огнями. В напряженном душном воздухе чувствовалось приближение грозы.

Кольцов чуть-чуть помедлил, глаза вдруг на мгновение от пережитой напряженности застлало темнотой, и все же, собрав все силы, он положил руку на реверс, чтобы еще сильней, до предела отжать его вниз.

Паровоз заметно убыстрял свой ход. Его все сильнее бросало из стороны в сторону.

Кажется, все сделано как надо. Кольцов взялся за поручни и вышел из паровоза. Он увидел вдали приближающуюся световую точку – встречный сос­тав. На последней ступеньке задержался. Здесь особенно чувствовалась бе­шеная скорость. Ураганный ветер пытался оторвать Кольцова от железных поручней. Он что есть силы оттолкнулся и полетел в темноту… « Что было потом, он помнил смутно. Его обо что-то ударило, протащило, снова удари­ло… Что он жив, он понял по затухающему вдали торопливому перестуку колес.

А затем раскололось небо, взметнулся ослепительно яркий огненный смерч. От страшного взрыва содрогнулась земля…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

12 сентября Деникин отдал новую директиву войскам о переходе в общее наступление по всему фронту – от Волги до румынской границы. Но это было сказано больше для красного словца – наступать по всему фронту белые войска уже не могли. Наиболее боеспособной и сильной была лишь Добро­вольческая армия, на нее в первую очередь и возлагал свои надежды Дени­кин.

Донская же армия была серьезно деморализована постоянными поражения­ми. Многие донцы разуверились во всем и не желали воевать за пределами своего края. Дон лихорадило, начались восстания, раздавались голоса о примирении с большевиками. Усилились колебания среди кубанского и терс­кого казачества; значит, на Кавказскую армию рассчитывать тоже не прихо­дилось.

Поэтому Донской и Кавказской армиям отводилась, по новой директиве, второстепенная роль. Им надлежало лишь сковывать действия красных на фланговых направлениях. Деникин надеялся, что успехи Добровольческой ар­мии в дальнейшем подстегнут и «донцов» и «кавказцев».

Был и еще один серьезный расчет у Деникина. Антанта усиленно вооружа­ла армии Юденича и Колчака, и они готовились с новыми силами выступить против Советской республики. В этих условиях Деникин считал нецелесооб­разным выпустить на военную арену все свои войска: можно было потерять их и тогда бы оставалось только одно-с завистью взирать на успехи своих соперников.

Военные события на центральном участке фронта – от Курска до Воронежа

– развивались с исключительной быстротой. 20 сентября соединения Добро­вольческой армии, нанеся поражение частям Красной Армии, захватили Курск. Развивая успех, корпус Кутепова, конные корпуса Шкуро и Юзефовича энергично продвигались на брянском, орловском и елецком направлениях. Никогда еще противник не был так близко к самым жизненно важным центрам.

С 21 по 26 сентября состоялся Пленум Центрального Комитета партии, которым руководил Ленин. ЦК предложил провести новые мобилизации комму­нистов и представителей рабочего класса и направить их на укрепление Юж­ного фронта. Кроме того, было решено перебросить на Южный фронт с Запад­ного кавалерийскую бригаду червонных казаков и Латышскую стрелковую ди­визию. Лучшие воинские части перебрасывались с Северного фронта и с пет­роградского участка Западного фронта.

Рабочие Москвы и Петрограда послали на Южный фронт большую группу коммунистов. На Южный фронт шли эшелоны из Иваново-Вознесенска, Ярослав­ля, Костромы, Саратова, Симбирска, Новгорода… Закрывались райкомы: все уходили на борьбу с врагом…

Однако, пока шли мобилизации, переформирование и укрепление красных дивизий, Добровольческая армия вышла на линию Кролевец, Дмитровск, Лив­ны, Воронеж. 13 октября войска Красной Армии оставили Орел. Деникин был уверен, что падение Москвы теперь – вопрос дней. Не думал он в те дни, что это были последние успехи его армий.

Уже 18 октября советские войска с трех сторон охватили Орел. Над вра­жескими войсками нависла угроза окружения, и они изо всех сил пытались остановить наступление красных полков.

В ночь на 20 октября генерал Кутепов доносил Ковалевскому: «Корниловцы выдержали в течение дня семь яростных конных атак крас-

ных. Появились новые части… Потери с нашей стороны достигли 80 процен­тов…»

К утру Ковалевский получил от Кутепова еще более безрадостную телег­рамму:

«Под натиском превосходящих сил противника наши части отходят во всех направлениях. Вынужден был сдать Орел. В некоторых полках корниловской и дроздовской дивизий осталось по 200 штыков…»

Это была необычная ночь – с нее начался перелом в этой битве, начался коренной перелом в гражданской войне.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Почти целый месяц после уничтожения состава с танками Кольцов нахо­дился в госпитале. Десять суток он не приходил в сознание, бредил.

Полковник Щукин, по нескольку раз в день справлявшийся Кольцове, строго-настрого приказал врачам сделать все возможное, чтобы он остался жив. Полковник Щукин был ошеломлен известием о гибели состава с танками и о той роли, которую сыграл в этом Кольцов. Теперь, мысленно перебирая свои прошлые подозрения и вспоминая о постоянном чувстве неприязни к Кольцову, Щукин с горечью был вынужден признать, что перед ним все это время находился превосходящий его противник.

Помогло ли искусство врачей или переборол все недуги молодой орга­низм, но на одиннадцатый день Кольцов уже не на мгновение, а надолго открыл глаза и стал удивленно рассматривать небольшую зарешеченную ка­морку с часовым, сидящим настороже на табурете перед входом.

Заметив, что Кольцов открыл глаза, часовой сокрушенно покачал головой и не без сочувствия произнес:

– Эх, парень, парень! Лучше б тебе в одночасье помереть. Ей-богу! Очень на тебя их высокоблагородие полковник Щукин злые. Замордует, заму­чает…

– Зол, говоришь?.. – переспросил Кольцов слабым голосом. – Зол – это хорошо!

– Ду-урные люди! – вздохнул обескураженный часовой. – Его на плаху ведут, а он радуется!

И опять, теряя сознание перед лицом быстро летящей в глаза тьмы, Кольцов успел подумать: «Где я?»

Потом еще несколько дней Кольцов приходил в себя, начал потихоньку вставать. А уже через месяц его отправили из госпитальной палаты в тюрьму. Камеру для особо важного преступника выделили в одном из под­вальных застенков контрразведки…