Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

домом, чтобы не обветшал, пока не появится новый поп – до того ведь и несколько лет могло пройти.

Труднее обстояло дело с самим Воятой. Он кормился тоже в счёт десятины, но если больше нет попа, нет церковного пения, парамонарю нет службы, с чего его кормить? Старики уже рассудили, что парамонаря надобно отослать назад в Новгород, поведать Нежате Нездиничу и владыке Мартирию о здешней потере и попросить нового попа. Если назначат – парамонарь с ним и вернётся, если нет – пусть в Новгороде сидит.

Воята не противился: без отца Касьяна ему и правда стало нечем в Сумежье жить и нечего делать. И он очень хотел облегчить свою совесть, которую никак не удавалось убедить, что он убил всего лишь волка, чудовище, и в том нет греха. А владыке стоит узнать, почему столько иереев Великославльской волости нашли безвременный страшный конец, и самому рассудить, как быть дальше.

Но к чему придут все эти превратности, Воята пока не знал. Всё должны были решить два следующих дня, решить навсегда. Если Ульяния великая и Девятуха малая не умолят Бога простить Великославль и не вырвут его из лап змия… Город утратит надежду навсегда, и все труды окажутся напрасны.

Уходя из поповой избы, Воята взял в божнице ключ от церкви и забрал от Власия Псалтирь и Евангелие. Не хотел, как объяснил старикам, чтобы Божественные книги, наследство самого Панфирия, лежали в запертой церкви без присмотра невесть сколько времени, мышам на поживу. Кроме этой причины была и другая: Воята смутно чувствовал, что эти книги ему нужны, и особенно – Псалтирь. «Кто все три книги в одних руках соберёт, тот власть над змием Смоком получит», – говорила ему Еленка, хотя не могла ответить, откуда у неё эти знания. Может, так полагал её отец. Но и Касьян когда-то сказал Вояте, что в Псалтири заключена власть над змием. Он мог солгать, бес в рясе. А мог случайно сказать правду. Или понадеялся, что эта правда напугает парамонаря и отвратит от мысли о тайнах Великославльской волости. Чего и достиг: если бы не случайная встреча с Еленкой в конце зимы, Воята мог бы никогда больше не обратиться к этим тайнам, пока однажды сумежский обертун не выбрал бы случай покончить с новгородцем, которого считал владычным соглядатаем. Мурашки бежали по спине и жилы холодели, когда Воята думал, по какому тонкому льду ходил всю зиму и весну – с тех пор как одолел упырей в Лихом логу и показал главному врагу свою силу.

Придя в Параскевину избу с Псалтирью, Воята положил её на стол и раскрыл. Ещё раз внимательно прочёл Панфириево писание, которое знал наизусть: «И пребысть аз в пещерах тридцать лет, молясь к Богу крепко день и нощь. И услышана бе молитва моя…» Вгляделся в каждую букву, в каждый знак. Вроде бы ничего не упустил. Ещё раз сопоставил с другими надписями. Кое-чего и сейчас не хватало. Само ли соединение двух пятниц, великой и малой, вызовет звезду над озером, вслед за которой явится золотая цепь? Или эту звезду тоже как-то надо вызвать?

– Марьица! – окликнул он.

– Я тута.

– Откуда эта звезда над озером возьмётся? Ты говоришь, у всего на свете свои ангелы есть – у неё, стало быть, тоже?

– Стало быть, да, – с некоторым сомнением ответила Марьица.

– Пошла бы ты и спросила у других ангелов – есть ли среди них такой, кто над этой звездой властвует? И если есть – приведёт ли он её, когда… по молитве… ну, как Панфирий молился?

Воята смутился и не посмел сказать «по моей молитве» – святителем, равным Панфирию, он себя вовсе не воображал.

Может, отец Ефросин должен о том помолиться? Или мать Агния? Праведнее их Воята в Великославльской волости никого не знал. Но если нужна их помощь, то самое время за нею отправиться – ведь осталась только эта ночь и следующий день, то есть пятница. Через сутки начнётся уже суббота, и случай будет упущен навсегда!

Осознав, что время, такое медлительное, когда смотришь на что-то в будущем издалека, уже сгрызло весь отведённый срок, оставив жалкий хвостик, Воята похолодел.

– Ин ладно, – согласилась Марьица. – Пойду поищу такого…

«Ты ту книгу читай, читай…» Мысль о старце Ефросине напомнила Вояте их встречу и полученный на прощание совет. Отец Ефросин говорил о Псалтири, этой вот, которую Воята тогда получил от матери Агнии. Он ещё поначалу удивлялся, зачем старец велел ему читать греческую книгу. Потом оказалось, что совет был очень хорош, хотя едва ли отец Ефросин знал о Панфириевой записи.

Это всё? Или здесь содержится ещё что-то, способное помочь? Воята один за другим переворачивал пергаментные листы, вглядывался в ровные сроки греческих красиво выписанных букв. Прочесть их он мог, понять – нет. Пожалел, что не дал себе труда по-настоящему выучить греческий язык, пока жил праздно в Новгороде – и у кого поучиться, там было. Может, это знание спасло бы Великославль и всю волость! А теперь хоть волосы на себе рви – от того не поумнеешь.

Вот это повторяющееся отдельно выписанное слово – «статия», по-русски «слава», оно находится внутри и в конце кафизмы. Вот это слово в начале псалмов – «Кирие», то есть «Господи». «Кириос…» больше ничего не понятно. А ведь разгадка где-то здесь… Вот это «ангели…»

«Геп аспида каи василиску…» Это же девяностый псалом, по-славянски «Живый в помощи Вышняго». Недавно этот псалом спас его от змеи из чёрного дыма, что пыталась пролезть в душу… Хуже всякого аспида.

И потом…

Воята резко поднялся на ноги. От догадки его бросило в жар, загорелась кожа на голове под волосами. Вот что сказал ему бранящийся по-гречески змий, вот что он пытался вспомнить… И если отец Касьян в тот раз не солгал… Теперь Воята знал, каким образом эта книга даёт власть над змием, что зовётся Смок.

* * *

Небо над Дивным озером медленно темнело. Близилась полночь, повисла сбоку белая полупрозрачная луна с отгрызенным бочком, но было ещё настолько светло, что не требовалось огня. Воята сидел на горушке, откуда был лучший вид, с гуслями на коленях. Рядом с ним лежала Псалтирь, а по бокам сидели на траве две женщины – баба Ульяна и Тёмушка. Еленка устроилась чуть позади своей дочери, и почему-то в этом окружении – дева, жена и старуха, – Воята чувствовал себя важным, будто князь или даже цесарь.

На озере они были далеко не одни. В эти вечера здесь