Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

Неле бодро шла по дороге, прошла мост над Волховцем, затем свернула на тропинку и через двадцать минут, после того, как оставила Городище, вошла в лес. Прохладная и светлая сень его, аромат свежей листвы, шорох ветвей под ветром, птичий гомон, приняли молодую женщину в свои объятья и окружили ее. Какое-то время она ходила близ опушки, пытаясь узнать место и отыскать черничник. Еще через четверть часа, послушная какому-то внутреннему чувству, она набрела на то самое место, где когда-то познакомилась с Феодором. Тихо шумели золотистые сосны под ветром, поскрипывала какая-то старая ветвь да в отдалении постукивал дятел. Неле увидела, что сильно разросшийся за эти годы черничник уже оделся листочками. Казалось, вокруг не было ни души, и чувство великого умиротворения, покоя и печали охватило ее. Неле подошла к одной из сосен, обхватила руками ее смолистый ствол и прильнула щекой к ее прохладной ароматной коре. Слезы навернулись ей на глаза. Так простояла она какое-то время, совершенно отрешившись от всего мира и, обратясь к Творцу с вопросом, почему он лишил ее любимого человека. С другим же, который любил ее, Бог не позволил обрести всего того, что имеет на земле почти каждая женщина.

Вдруг услышанное ею какое-то легкое движение на поляне заставило ее сердце сжаться от испуга. Неле резко обернулась, опершись спиной на ствол сосны. Но в следующий миг испуг отступил, ибо она увидела на другом краю поляны знакомого ей княжеского рыцаря с Городища, того самого, который уже давно, как она заметила, высматривал ее и следил за ней. Приглядевшись, она узрела, что тот недвижим и у же, верно, давно здесь. Так простояли они минуту или две, не двигаясь с места. Затем он поклонился ей и медленно пошел навстречу, ведя коня за повод. Подойдя и остановившись в нескольких шагах от нее, посмотрел ей в очи. Неле заметила, что в его глазах нет угрозы. Печаль, тоска и затаенная страсть светились в них. Косой шрам, пересекавший его лицо, слегка порозовел. Он снял шапку, обнажая лысеющий лоб, буйные пряди русых волос с сединой, и молвил:

— Не имамь живота без ти ясноокая.

Конь фыркнул и тихо заржал, нарушая тишину леса. Она подошла и провела пальцами и ладонью по его волосам. Он склонил голову и со всей силой руками обхватил ее, прижимая к себе. А она, слабея всем телом, щекой ощутила его страстные нежные губы и щекочаще-колючий плен бороды и усов.

Весна миновала, и на смену ей пришло нежаркое северное лето. Стоял яркий июльский день. Куры кудахтали и гребли лапками землю, склевывая мелкие камешки и семена растений. Громко гоготали гуси у Волховца. В лугах у речки пасся княжеский табун. На берегу Волхова ходило стадо городищенских коров, быков и овец. Спокойно и, казалось, мирно текла жизнь Великого Новгорода.

К полудню к полуоткрытым воротам княжеского городка прискакало шесть всадников. Трое из них были вятшие новгородские мужи — Судимир со Славны, Гавриил Алексич и Збыслав Якунович. Сторожа беспрепятственно пропустила их в городок, и через пять минут новгородцы уже стояли перед князем Александром на дворе княжьего терема. Князь, оповещенный отроком, оторвавшись от чтения «Иудейской войны», оставив и поцеловав слушавшую его со вниманием Александру, быстро надел сапоги и вышел во двор. Спускаясь по ступеням высокого гульбища, увидел новгородцев. Те кланялись и приветствовали князя. Он отвечал и, подойдя ближе, по их встревоженным лицам сразу понял, что в Новгороде случилось что-то.

От лица всех заговорил Судимир. Новгородцы просили князя неотложно быть на Ярославле дворе. Там собирался совет вятших новгородских мужей и господы во главе с самим владыкой Спиридонием. В Новгород прибыло посольство от свейского короля Эрика Картавого. И, судя по всему, известия, которые собиралось довести посольство, были нерадостные. Папа римский уже год назад объявил крестовый поход против Руси. На этом Судимир замолчал, но продолжил Гавриил Алексич. Он напомнил, что свей уже третий год успешно воюют землю суми и еми и обращают язычников в латинскую веру. В землях еми свей построили сильный град-замок Тавэстхюс (Тавэстборг). Сейчас их рати уже приблизились к новгородским землям, населенным корелой. Но, крещенные еще Ярославом Всеволодовичем, корелы римлян к себе не пустят, да и новгородцам свои земли отдавать не следует. Значит, не иначе, как быть войне. Князь Александр, уже неоднократно слышавший эти известия, лишь молча и в знак согласия несколько раз кивнул головой, тяжело вздохнул и перекрестился. После этих слов и этого вздоха все помрачнели ликами и, творя крестное знамение, переглянулись. Александр велел немедля седлать коней и собирать малую дружину, а сам пошел по ступеням крыльца вверх, чтобы одеться для приема свейских посылов.

В большой палате княжеского терема, что на Ярославле дворе в Новгороде, было людно, жарко и тесно. Все оконца и двери были отворены. В поставцах и подсвечниках горело множество свечей. Князь в окружении малой дружины восседал на небольшом столе близ стены противоположной центральному входу. Недалеко от него на таком же столе восседал владыка Спиридон в окружении своего клира. Все новгородские мужи, одетые в дорогие сряды, в окружении доспешных и оборуженных воев стояли плотным и тесным полукольцом напротив центрального входа. Напротив них, почти у самого входа, величественно и гордо подняв головы, стояли свей и мурмане, облитые кольчугами, одетые в кольчужные хауберги[148] и чешуйчатые панцири без рукавов. На ногах у большинства были кольчужные чулки и кожаные черевики со шпорами. Из-под доспехов почти до щиколоток ног у многих свисали полы ярких шелковых кафтанов. Не один не снял с головы тяжелого шелома. У иных стальные личины шеломов и кольчужные бармицы закрывали не только нос, но даже ланиты, уста и подбородки. Только глаза, сиявшие в глубине шеломной брони, презрительно и вызывающе глядели на русичей, их конунга[149] и их пастыря.

Посылов было двадцать один человек — малая дружина, а не посольство. Все были препоясаны мечами, секирами и малыми мечами. Только щиты да копья оставили притороченными у седел. С того момента как посольство, бряцая доспехами и оружием, вошло в палату княжьего терема, здесь воцарилось полное молчание. Латиняне и русичи пристально и в полной тишине разглядывали друг друга в течение нескольких минут. Главным среди посылов по виду был воин в чешуйчатом доспехе, на груди которого красовался большой золотой крест латинского образца. Именно к нему и обратился князь Александр, нарушив общее молчание. Переводил русский купец, не раз бывавший в полуночных странах и знавший свейскую и мурманскую речь. Через него князь Александр и спросил, от кого прибыло посольство и что хочет сообщить.

Один из свейских воинов, стоявший одесную того, что был с золотым крестом на груди, перевел вторично слова князя Александра. Выслушав его и кивнув головой, посол с золотым крестом отвечал князю низким хрипловатым голосом. Свейский толмач молчал. Переводил новгородец. С его слов стало ясно, что посольство действительно пришло от свейского короля Эрика. Король сообщал, что по благословению римского апостолика — наместника престола святого Петра свейское войско идет в Гардарику[150] крестить язычников (корелу, ижору) и обратить схизматиков (русских) в истинную веру. К воинам Креста присоединились воины норвежского конунга Хакона, коих русские называют мурманами. С ними идут и принявшие святое крещение кнехты из народа суми и тавэстов (еми). Ведет христианское войско сам ярл[151] Ульф Фасси. Корабли свеев уже прибыли в русскую землю и скоро будут у Хольмгарда[152].

— Аще можеши противитися, то се, есмь уже зде, крещу и пленю землю твою, — закончил переводить толмач.

Свейский воин, переводивший ранее, сказал что-то главному послу и утвердительно склонил голову. Тот, слегка кивнув в ответ, рывком сорвал с десницы кольчужную рукавицу, и швырнул ее под ноги князю Александру. Рукавица с глухим стуком и звоном железа ударилась о дубовый пол и развернулась кверху стороной длани. Вспыхнув всем ликом, князь Александр поднялся со стола, грозно посмотрел в глаза послу и твердой десницей, неторопливо вытянул меч из ножен, притороченных ошую у пояса. Не отрывая глаз от лица свея и не мигая, поцеловал холодное, отливавшее синевой лезвие клинка, и перекрестился. Гробовое молчание воцарилось в палате. Главный посол развернулся спиной и, не склонив головы, звеня сталью доспехов пошел к выходу. За ним, бряцая железом, последовало все его сопровождение.

Когда посольство вышло, владыка Спиридон встал со стола и подойдя, ко князю Александру, благословил его.

Ладьи и насады уже третьи сутки на веслах и под всеми парусами бежали по Волхову к Ладоге. Збыслав Якунович торопил гребцов. Они шли уже третий день без останову на ночлег или отдых и уже недалече была Ладога. Юго-восточный ветер второй день дул в десное плечо и наполнял паруса, гоня корабли на север. Горислав сидел у ошего борта насада и работал веслом, как и все, кто был в этом походе. Гребли попеременно, по два часа, потом отдыхали. Корабли шли быстро. Давно не брался Горислав за весло. Плечи и руки болели. Но он был рад и ощущал прежнюю полноту жизни от этого тяжелого, но дружного мужского труда. Все напоминало ему годы молодости, когда он семнадцать лет назад с козельским полком был в днепровском походе. Тогда они шли на веслах и под парусами вверх по Днепру к острову Хортице. Сейчас Горислав с удовольствие вдыхал речные запахи, растревоженные и оживленные порывами южного ветра. Весла дружно ударяли о воду, мачты скрипели, паруса хлопали. Гребцы слаженно пели, что-то новгородское об «остуде-девице». И тут он вспомнил свой утренний сон в Киеве, когда проснулся в постели у Соломеи. Тогда приснилось или привиделось ему, что гребет он веслом в насаде на Днепровском лимане вместе со всей их дружиной и ощущает прелесть и полноту жизни. А ведь просто все было — любила его эта загадочная женщина. А потом был Козельск и татары. Томительно и нехорошо становилось ему, когда вспоминал он о Козельске. Думали они тогда с Путятой, что не выберутся живыми из родного города. Вот ведь как, сколь ни мыслит человек о смерти, жизнь-то не закончена. И жить надо уметь, и растить детей надо, и любить на до ти. А умирать, как бы научиться, хоть и умирал уже, казалось, раз пять или шесть. Но любить, прежде всего… Он оглянулся назад и увидел ближе к носу насада Путяту, который подпевал гребцам-новгородцам. Они весело перемигнулись и улыбнулись друг другу. Веселое предстояло дело… Давно, уж скоро полтора года, как не зрели они живого ворога в лицо.