Русь. Том I - Пантелеймон Романов

Некоторые даже оглянулись, думая, что это сказал кто-нибудь другой.

— Кому расскажу печаль мою? Кому с открытым сердцем раскрою душу мою? Тебе, боже вечный… ибо ты видишь все. Ибо ты знаешь все… — говорил среди окаменевшей тишины странно тихий, сосредоточенный голос. Точно он был совершенно один в храме, и устремленные кверху глаза его видели невидимое для других существо, которое являло себя только его глазам.

— Господи!.. — продолжал тот же тихий, сосредоточенно ушедший в себя голос, — видишь их, видишь народ твой — нищий и убогий, но ищущий тебя и путей твоих. К тебе пришли… не оставь их, слабых, без помощи, не покинь, ибо разбредутся, как овцы. Ты даровал мне, слабому, силу; сподобил меня, недостойного, познать безмерную вечность миров твоих и краткую тленность земного. Приобщи же и их, господи, к вечности твоей, да прозреют. Ибо страждут потому, что слепы и не открыты еще души их.

И эта, проникающая против воли в душу, просьба, обращаемая к кому-то невидимому, производила странное, почти страшное впечатление.

Девушка так же в голос рыдала сзади о. Георгия. Вдруг она взвизгнула и, упав на спину, стала биться и выть. В церкви произошло замешательство. Ближе стоявшие с испугом отшатнулись и перешли на другое место, с выражением животного брезгливого страха оглядываясь на залитое слезами, запрокинутое на полу лицо. Дальние заглядывали через плечи передних, чтобы увидеть, что произошло.

И только высокая темная фигура о. Георгия была в том же положении неподвижности и сосредоточенной устремленности, как будто то, что произошло позади, не имело для него никакого значения.

Потом он взял лампаду от иконы и, макая кисточку в масло, обходил всех. И, говоря:

— Во имя отца и сына святого духа, — чертил у всех на лбу крестное знамение.

Он прошел мимо лежавшей на полу девушки, не взглянув даже на нее, как будто он знал, что иначе это и не может быть.

Митенька Воейков стоял в дальнем углу рядом с каким-то человеком из духовного звания в затасканном подряснике, который часто оглядывался по сторонам, и у него странно быстро бегали глаза. И Митеньке было неприятно, что он оказался соседом и как бы на равном положении с ним.

Потом Митенька все время чувствовал себя неловко и неестественно от незнания, какое взять отношение ко всему тому, что было перед ним: отношение ли скрытой насмешки, как при виде фокусника с плохой игрой, или принять выражение серьезной любознательности человека, пришедшего со всех сторон изучить данное явление. И всеми силами боролся от нелепого, по его мнению, охватившего его чувства, от которого у него пробегал холодок по спине, — чувства, каким была, очевидно, полна вся масса людей, наполнявших храм.

Когда о. Георгий пошел с лампадой, Дмитрий Ильич испуганно подумал, что только бы он не вздумал его, неверующего человека, мазать, потому что это будет уже совсем нелепо, в особенности если это увидит та дама с белым зонтиком.

Отец Георгий шел, никого не пропуская. Твердый, спокойный взгляд его только на секунду останавливался особенно пристально на том человеке, к которому он подходил. И те мгновения, когда его рука протягивалась ко лбу стоявшего перед ним человека, с верой и со страхом смотревшего на него, о. Георгий своими ясными, открытыми глазами прямо смотрел ему в глаза, в то время как губы, не переставая, шептали: «Во имя отца и сына… Во имя отца и сына…» Иногда он, остановившись, молча благословлял весь народ широким крестом, как будто, занятый помазанием каждого отдельного человека, он в то же время помнил и о всех.

В один из таких моментов глаза его встретились с глазами Митеньки Воейкова, который от неожиданности почувствовал толчок в сердце и бросившуюся к щекам и ушам горячую волну крови. От растерянности он невольно сделал движение, точно хотел перекреститься или поклониться в ответ на это общее благословение. И от этого еще больше покраснел и растерялся.

Когда отец Георгий подошел к девушке с неподвижным взглядом, он вдруг остановился и на мгновение удержал руку, протянувшуюся было для помазания.

Она, — бледная, с огромными черными глазами, — смотрела на него, стоя неподвижно, вытянувшись, и глаза ее точно ждали какого-то ужаса, который должен был совершиться сейчас…

Но о. Георгий быстро сделал у нее на лбу крестное знамение маслом и более громко и отчетливо, так что все оглянулись, сказал обычное:

— Во имя отца и сына!..

До Дмитрия Ильича ему оставалось пройти несколько шагов. Тот в это время окончательно утвердился на позиции спокойного, внутренне-насмешливого отношения. Но вдруг отец Георгий, не дойдя двух-трех шагов до него и до человека духовного звания, подошел к оборванцу, помазал его и пошел к аналою.

Случайно ли он не захватил Митеньку с его соседом или в этом скрывалось какое-то тайное значение, было неизвестно. Но Дмитрий Ильич, боявшийся, что его будут мазать, как всех, вдруг почувствовал что-то похожее на всенародный позор. Как будто из всей этой толпы было только двое отверженных: этот подозрительный тип из духовных и он, Дмитрий Ильич Воейков.

У него было такое чувство, как будто все это заметили и теперь всем ясно, что он неверующий. Он стоял, точно заклейменный, отверженный, и не знал, какое выражение придать своему растерянному лицу.

Он невольно с испугом взглянул на даму с белым зонтиком, не видела ли она, что о. Георгий обошел его помазанием. Графиня, слава богу, стояла на коленях и не могла этого видеть.

Митенька вдруг почувствовал в себе ощущение какой-то изгнанности, точно ему навсегда была отрезана куда-то дорога. Его мучила мысль: нарочно сделал это о. Георгий или ненарочно? Он успокаивал себя тем, что не он один, а еще и другой человек был в том же положении, но, взглянувши на своего соседа и на его бегающие исподлобья маленькие глаза, замасленное полукафтанье, он не почувствовал никакого успокоения.

Еще с полчаса продолжалась эта странная молитва, похожая на разговор с богом без свидетелей, как будто о. Георгий был совершенно один в церкви. Несколько раз он становился на колени и, упав лицом к полу, оставался неподвижен в своих черных одеждах.

Девушка сзади него все лежала навзничь на полу, раскинув руки, и только вздрагивала, а глаза ее, закатившиеся от лежачего положения назад, смотрели вверх с таким усилием соображения, как будто она не понимала, где она.

Отец Георгий встал, повернулся лицом к толпе и, глядя вверх, выше голов, — как смотрит священник, когда выходит с крестом на амвон, — сказал неожиданно громко и отрывисто:

— Господи… помилуй нас!

И, точно испугавшись и ожидая чего-то, затихло все.

— Господи… открой нам души наши…

Он помолчал, опустив руки и голову.

Потом вдруг поднял ее, глаза его загорелись каким-то просветлением, в голосе зазвучала настойчивость, почти упорная, почти требовательная.

— Господи… услыши!

Он опять опустил голову и, уронив руки, несколько минут стоял неподвижно перед народом, потом, не поднимая головы, негромко произнес:

— Поднимите…

Никто не понял, про что он говорит.

— Девушку, девушку поднимите… подсобите мне, — заговорила торопливым шепотом проворная старушка, знавшая все порядки, и вместе с другими стала поднимать девушку. Ее отвели и посадили на деревянный помост около стены.

Потом все стали подходить ко кресту и говорили, — кто торопясь и путаясь, кто длинно и бестолково — о своих нуждах, печалях и трудностях.

Отец Георгий с тем же спокойствием, не перебивая и не торопя, одинаково внимательно слушал, изредка, почти не глядя, опускал руку на голову кого-нибудь, кто молча целовал крест. Спокойно принимал деньги, которые ему давали, и клал их в карман.

Только одна девушка с черными глазами, изредка испуганно смотревшая на о. Георгия, стояла сзади всех, как бы медля подходить. Дама с белым зонтиком, улыбаясь и волнуясь, что-то спешила ему сказать и, давая сторублевую бумажку, как бы сама стыдясь такого крупного дара, в то же время старалась напомнить ему, что она была здесь год назад, как бы желая выделить себя в его внимании из толпы других людей. Но отец Георгий, не отвечая ничем на робкую искательную улыбку, спокойно выслушал ее, ничего не сказал и перенес взгляд на следующую, бледную изболевшую старушку, с дрожащими от старческой слабости руками, которую под локти подводила другая женщина, как к причастию.

Старушка, делая усилия руками, передвигала слабые, дрожащие ноги и, не спуская глаз с о. Георгия, робко улыбалась — и тому, что видит его, и что ноги ее не слушаются, — и, видимо, боялась, что не дойдет до него.

Приведшая ее женщина сказала батюшке, что старушка поболела и, приготовившись к часу смертному, пришла сама принять от него последнее напутствие.

Отец Георгий широким крестом благословил старушку.