Мост короля Людовика Святого. Мартовские иды. День восьмой - Торнтон Уайлдер

Джон и Беата сидели на скамейке в зачумленном городе. Они смотрели на игру солнечных лучей в воде. Говорили они мало. Любые слова, кроме самых незначительных, могли лишь внести диссонанс в ту мелодию, которая все громче звучала в каждом из них.

— …восхитительное утро!

— Да. Да, вы правы.

Мы строим нашу жизнь, руководствуясь игрой нашего воображения, и потому, как говорил Гете, «берегитесь того, о чем вы мечтаете в юности, ибо ваши мечты сбудутся в зрелые годы», очевидно имея в виду, что это будут не столько сбывшиеся мечты, сколько жалкая пародия на них. У Джона Эшли было ограниченное воображение, но кое-что он знал твердо: он хочет иметь жену и много детей; хочет жениться к двадцати двум годам, чтобы его старшие дети подросли еще до того, как ему исполнится сорок; хочет жить вдали от Атлантического побережья в большом доме, опоясанном верандами, — быть может, несколько неряшливом и шумном из-за многочисленной детворы, — и чтобы при доме была мастерская с необходимым инструментом и оборудованием, где он мог бы заниматься своими опытами и работать над полезными и бесполезными изобретениями. Он никогда не желал себе ни богатства (средства на содержание семьи у серьезного и трудолюбивого молодого человека появятся сами собой), ни славы (известность, наверное, отнимает много времени попусту), ни учености (в книгах, которые он читал, ничто его особенно не заинтересовало), ни мудрости, ни «философских глубин», ни умения разбираться в людях (все это с годами, очевидно, тоже появится само собой). Он довольно ясно представлял себе свою жену — она будет красива и по своим душевным качествам близка к совершенству, то есть чужда тщеславия, зависти, злорадства и оглядки на чужое мнение. Она будет образцовой хозяйкой. Как и он, скупая на слова, она будет одарена звучным красивым голосом (у боготворившей его матери голос был гнусавый и лишенный интонаций).

Не все в своей будущей жизни Эшли представлял себе так ясно, но первые шаги у него сомнений не вызывали. Он должен быть первым в ученье, чтобы после окончания колледжа иметь право выбрать себе работу по вкусу. Жениться он решил на следующий день после получения диплома. Раз ему предстоит провести четыре года в Хобокене, значит, нужно искать жену именно здесь. Приезжая в Нью-Йорк, он во все глаза смотрел вокруг. Тамошних девиц он находил утомительно бойкими: они без умолку трещали, слишком громко смеялись на людях, да еще и руками размахивали. Он вырос в маленьком городке и жениться хотел на девушке тоже из маленького городка.

— …и такое мирное!

— Да. Да, вы правы.

Джон Эшли всегда был первым в ученье, и его постоянно выбирали президентом студенческого братства, но жизнь однокурсников мало его интересовала. (За год до окончания он отказался от поста президента и переехал из общежития на частную квартиру.) Наделенный способностями к спорту, он никогда им не увлекался. Дух соперничества был ему чужд, и честолюбие, судя по всему, тоже. Однако он никогда не терял времени зря; он изучал законы электричества и механики и охотился за будущей женой.

Профессора его побаивались. У многих бывали способные ученики, но никто еще ни разу не встречал студента, который относился бы к технике как к занимательной игре. В лаборатории ему отвели больше места, чем остальным, и предоставили дорогие приборы. Полученную электроэнергию он употреблял на то, чтобы заставлять колокольчики вызванивать «Нита, Жуанита» и проецировать на экран буквы и цифры. Несколько раз он был на волосок от смерти — во время его опытов из окон вылетали стекла, потолки покрывались сажей, а однажды чуть не сгорела дотла вся лаборатория. Но с молодыми Эшли несчастий не случается. Вежливо извинившись, его лишили привилегий, которыми он пользовался в лаборатории. Незадолго до выпуска декан и некоторые его советники поговаривали о том, не оставить ли его при факультете, но раздалось несколько голосов против такого назначения. «Изобретатели» всегда кажутся подозрительными, а в том, что Эшли принадлежит к их числу, сомневаться не приходилось. Впрочем, чертежи Эшли вывесили в коридоре колледжа — на редкость красивые и четкие, они провисели там много лет, — а его самого снабдили, отличными рекомендациями. У себя дома Эшли тоже забавлялся техникой. Его комната напоминала кабинет чудака-ученого из романа Жюля Верна. Ранним утром, как только стрелки часов доходили до половины шестого, с потолка ему на голову падала подушка; в холодную погоду одна длинная стальная рука закрывала окно, а другая зажигала спиртовку под чайником. Забавлялся он и математикой. В общежитии студенческого братства постоянно играли в карты не меньше чем на пяти-шести столах. Он составил таблицы анализа вероятностей для виста, пинокля и «Джека Галлагера». Поскольку он был чужд азарта, добродушен и не нуждался в деньгах, его интерес к картам ограничивался лишь тем, чтобы не допускать слишком крупных выигрышей у остальных игроков.

Если все эти занятия были для него только игрой, то к поискам жены он, напротив, относился необыкновенно серьезно. Интересовали его только благонравные девицы. Настоящий охотник знакомится с местностью, изучает повадки, привычные пути и пастбища дичи, и, будучи хорошо оснащен заранее, вооружается терпением. Приехав в Хобокен, Джон Эшли начал действовать по плану. Он записался на курс немецкого языка. Он стал ходить в лютеранскую церковь. У процветающих немцев взято было за правило, что их дочери не должны знаться со студентами, а студенты считали хобокенских девиц «косолапой немчурой», не достойной внимания порядочного молодого человека. Но Джону Эшли не было дела до мнения сверстников; его цели были недоступны их пониманию, а для его методов у них недоставало выдержки. На улице он ходил за девушками следом и старался узнать их адреса и фамилии. В церкви его встречали доброжелательно. Одно знакомство следовало за другим. Его приглашали на обед в воскресенье. Он в свою очередь приглашал девиц (вместе с мамашами) на лекции с волшебным фонарем — «Наше небо в декабре», «Goethe und die Tiere»[86] — и на эстрадные выступления певцов, загримированных под негров. В проходах между рядами по окончании программы он пожимал немало рук и заводил немало новых знакомств. Танцы и балы вошли в обиход жителей Хобокена задолго до того, как их начали признавать в других подобных городках. Эшли закинул широкую сеть. Девица вела к девице. Он выслеживал богатую добычу, еще не зная, существует ли она в природе. Он полагался на свое чутье. Охота отнимала много времени, но у нас всегда находится время для занятий, которые нам по душе. В конце концов — на втором семестре последнего курса, когда он уже стал терять надежду, — он увидел Беату Келлерман. Через месяц он был ей представлен. Через три месяца он с ней бежал.

Неисповедимы пути подового отбора. Эшли выбрал себе в жены Беату почти так же, как его сыну Роджеру предстояло впоследствии выбрать себе профессию, — методом исключения. Он был любимцем матерей и младших сестер; отцы и братья находили его неинтересным. Он вел девицам учет по системе очков. Труде Грубер и Лизель Грау он очень нравился, но они не могли удержаться от насмешек по его адресу. Все знали, что Хайди, двойняшка Лизель Грау, чуть-чуть в него влюблена, но Хайди вечно твердила, что терпеть не может стряпню, шитье и «прочие дурацкие домашние дела». Гретхен Хофер (он был знаком с четырьмя Гретхен) не могла себе представить, как это можно по доброй воле переехать из Хобокена на Запад, где водятся только краснокожие да гремучие змеи. На третьем курсе Эшли показалось, будто он нашел ту, кого искал, в лице Марианны Шмидт. По воскресеньям они сидели на набережной и смотрели, как у входа в нью-йоркскую гавань снуют взад-вперед корабли. Марианне было семнадцать лет, она была красива, задумчива и немногословна. Она, как никто, умела заставить Эшли говорить. Ее интересовало, какие науки он изучает в своем колледже. В конце концов она призналась, что сама мечтает поехать в колледж Маунт-Холиок в штате Массачусетс изучать химию. Она хочет стать женщиной-врачом и лечить детей. Она читала, что в Германии и во Франции женщина может стать врачом — настоящим врачом, как мужчина. Эшли долго ее слушал, прежде чем решился ответить. Марианна сначала даже не поняла, о чем он говорит. Она не верила своим ушам. Оказалось, по его мнению, все время иметь дело с больными очень вредно.

— А кто же тогда будет лечить их?

— Н-ну… Есть достаточно врачей, которым за это платят. Разумеется, кто-то должен это делать, но только не вы, Марианна.

Кончиком своего зонта Марианна чертила на земле круги. Потом она встала.

— Пойдемте домой, Джон… Джон, иногда мне кажется, что вы просто невежда… или вам чего-то не хватает. У вас нет никакого воображения! Никакого!

Это исключило Марианну Шмидт.