Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

Если будете вы на курсах, помните, что они доступны для очень немногих и что годы учения там должны быть не годами развлечения, а годами труда, подготовки к жизни. Но и те, кто не попадет на курсы, пусть не сетуют на свою судьбу, потому что в какой-нибудь сельской школе интеллигентный работник еще более нужен, чем в столицах, и какая-нибудь учительница, прошедшая только гимназию, часто бывает гораздо интеллигентнее и полезнее для окружающей среды, чем ее более образованная сестра. Вспомнил я также, что, вступая сюда восемь лет назад, я застал здесь еще отголоски бывшего перед тем общественного движения, когда и среди учащихся были живы общественные интересы, когда ученицы VIII класса устраивали кружки, издавали журнал и т.п. Потом наступили годы реакции, когда общественные интересы заглохли, когда каждый замкнулся в свою личную жизнь и из-за неудач в этой личной жизни готов был пустить себе пулю в лоб. Но эти годы, видимо, прошли. Война снова всколыхнула всю Россию. Все почувствовали себя детьми своей родины, частичками великого целого. Общественный, гражданский интерес снова пробудился, и они, гимназистки, уже на школьной скамье немало работали, чтобы помочь родине в ее борьбе, чтобы облегчать долю страдающих братьев. Пусть же эти впечатления будут живы и впредь, пусть они помнят, что родина нуждается в нашей помощи не только в военное, но и в мирное время; пусть не забывают они, что не только в таких грандиозных событиях, как битва, можно проявить себя гражданином, но и в мирной работе в какой-нибудь школе. В заключение же, вспоминая о тех добрых отношениях, которые я встречал как со стороны этого последнего выпуска, так и со стороны предыдущих, я в лице присутствовавших от души поблагодарил за доброе отношение ко мне своих бывших учениц. «Не поминайте же лихом!» — закончил я и, низко поклонившись, вышел из класса.

Вместо послесловия

В 1937 г. Шубнин Николай Феоктистович был репрессирован органами НКВД. На все наши запросы о его судьбе следовал стандартный ответ: «Десять лет без права переписки». В 1956 г. я получил справку президиума Алтайского краевого суда, где было сказано: «Постановление тройки УНКВД Алтайского края от 25 сентября 1937 г. в отношении Шубкина Николая Феоктистовича отменено и дело прекращено». А в мае 1955 г. мне выдали свидетельство о смерти 1-БЮ № 001605. В нем указывалось, что Шубкин Н. Ф. умер 19 марта 1944 г., а место смерти в свидетельстве просто прочеркнуто — вроде бы нет такого места.

Специально следует сказать о дате смерти отца. В бесконечных очередях к разным окошечкам НКВД, где якобы давались справки о репрессированных, стоявшие там шепотом порой говорили, что «десять лет без права переписки» означало расстрел. Можно ли тогда верить официальному свидетельству о смерти, где утверждается, что Шубкин Н. Ф. умер в 1944 г.?

Видные советские демографы рассказывали мне о попытках, предпринимавшихся нашими доморощенными фальсификаторами истории, сталинистами, перебросить даты смерти расстрелянных на другие годы[9], в частности на военные годы, чтобы обелить Сталина и себя, чтобы на 1937–1938 гг. не приходилось слишком много погибших. А там, дескать, война все спишет.

Об этом мне удалось опубликовать заметку в «Огоньке» № 44 за 1988 г, высказать открыто то, что мучило меня долгие годы.

Однако проходил месяц за месяцем, и никакой официальной реакции. Только друзья и сослуживцы выражали соболезнования, да откликнулись мои довоенные школьные товарищи, ученики отца и их дети.

Прошло больше года. И вдруг рано утром телефонный звонок.

— Это Шубкин? — донесся откуда-то издалека незнакомый голос.

— Слушаю.

— Владимир Николаевич?

— Да, да.

— Это Ваша заметка «Восстановить справедливость» опубликована в «Огоньке»?

— Да. Но с кем я говорю? Может быть, Вы представитесь?

— Из Барнаула. Прокурор Алтайского края Гущин Иван Павлович.

«В Барнауле уже разгар рабочего дня» — сообразил я.

— Слушаю Вас.

— Я прочел заметку и затребовал дело Вашего отца. По долгу службы я имею доступ к соответствующим архивам. Вы писали, что Шубкин Н. Ф. был арестован в 1937 г. и осужден на 10 лет без права переписки, что в свидетельстве о смерти сказано, что он умер 19 марта 1944 г…

— Что Вы установили?

— Все это не так…

А вскоре я получил от И. П. Гущина «Алтайскую правду», где было опубликовано его «Открытое письмо профессору В. Н. Шубкину», с большими выдержками из протоколов допросов, проходивших в барнаульском отделе НКВД в 1937 г.

Спасибо Ивану Павловичу! Ведь мог бы и не прочесть моей заметки. И не затребовать дело отца. И не позвонить мне. И не написать статью. Все это он вполне мог бы и не делать, и никто из начальства ему ни одного осуждающего слова не сказал бы. А он еще вдобавок, когда я приехал в Барнаул, позвонил в управление КГБ по Алтайскому краю, чтобы дали мне возможность ознакомиться с делом — 22498.

Странно: как все-таки жило общество, когда жить нельзя? Тяжкий пресс каждодневных забот? Жизнестойкость? Умение забыться, оттеснять ужас бытия? Фатализм? — не берусь судить…

Продолжаю читать дело. Вот постановление, вынесенное помощником оперуполномоченного 3-го Отдела ЦНКВД по Запсибкраю младшим лейтенантом Синельниковым о привлечении гражданина Шубкина Н. Ф. в качестве обвиняемого по ст. 58-2-11 УК. Мера пресечения — содержание под стражей в барнаульской тюрьме. В июле 1937 г., когда пришли арестовывать отца, его не было в Барнауле. В связи с этим к делу приобщена справка, что Шубкин Н. Ф. выехал (с женой, сыном и дочерью) 2 июня 1937 г. на Алтай временно (на лето) и должен побывать в Ойрот-Туре, Чемале и других местах.

Хорошо помню лето 1937 г. Весь учебный год отец и мать брали дополнительные уроки, прирабатывали, чтобы скопить денег на поездку всей семьей на Алтай. И все сбылось, что намечали; пароходом добрались до Бийска, удачно проголосовали на Чуйском тракте и добрались до Чемала, где сняли у крестьянина пол-избы. Повезло и с погодой: по ночам гремели грозы, но днем, как по заказу, сияло солнце.

В тот день, в конце июля, я, переполненный впечатлениями, прибежал к ужину домой и уже начал было рассказывать о том, как на Катуни перевернуло лодку, но мама остановила меня: «Подожди. Послушай. Сегодня пришло письмо от тети Нади из Барнаула. Она пишет, у нас дома был обыск и сотрудники НКВД предъявили ордер на арест папы…»

Едва я лег спать, кто-то постучал в окно, и я узнал голос нашего семейного врача, старого приятеля отца, который тоже отдыхал здесь. Кухню, куда отец привел гостя от комнаты, где мы спали, отделяла дощатая перегородка, и мне были хорошо слышны их голоса.