Харбин - Евгений Анташкевич

Саша болел этим почти полгода.

Потом с ним случилось что-то ещё, этой зимой. После возвращения из Шанхая она рассказывала ему о том, что видела, и спросила о его делах в фашистской партии, он помолчал и сказал, что «расстаётся с ними, что хорошее дело не делается грязными руками…» и что-то ещё, что он уже давно знаком с другими людьми – честными. Он был задумчивый и выражался односложно, сказал только, что скоро его жизнь может «круто измениться».

К удивлению Сони, всё прояснил Кузьма Ильич, под большим секретом он рассказал, что у Саши и Константина Родзаевского произошла серьёзная и принципиальная размолвка.

«Откуда всё это знал Кузьма Ильич?.. Хороший он!»

С середины весны их встречи стали редкими и скупыми. Соня его ни о чём не спрашивала и, когда он не расслышал, о чём она хотела поговорить с ним в их саду, обиделась, по-настоящему. Несколько дней она ждала, что он позвонит, но через неделю поняла, что «её катастрофа», которой она так боялась, произошла. Тогда она написала стихотворение. Соня открыла страницу там, где её записи заканчивались:

Через горы, земли, океаны,Тихий, дальний, словно свет звезды,В песне ли серебряных буранов,В золотом ли шёпоте пустынь,В плаче ль ветра, в гуле водопадов —Голос мой повсюду долетит.Ничего, что друг без друга надоУставать и падать на пути…Кто б у нас ни взял на счастье право,Это люди, или это Рок,Но тебя я встречу у заставыГде-нибудь скрестившихся дорог.Ты шагнешь навстречу, и во взореПомутятся счастье, боль и страх…Всю тоску, всё сдержанное гореОбнажу в протянутых руках.И когда из тьмы и пылиНа порог мой ты вернёшься вновь —Я заплачу…Столько пересиливИ любовью выстрадав любовь…

Вот и всё, а теперь уезжает она… это решено.

Она закрыла дневник.

Из кухни слышалась Верина возня, Соня потёрла высохшие глаза, с немым чувством встала с кровати, вышла из комнаты в коридор, открыла дверцу в печке и положила туда дневник. Если бы по дороге ей не попался Сашин папа, если бы она не вернулась домой, так и не встретившись с тем, с кем хотела, если бы не пришла Вера и не открыла так случайно – нет, не случайно, Вера стала взрослой – ей глаза, она продолжала бы думать, даже не думать, а мечтать… а это было бы ещё хуже.

Вера стояла у стола и большим китайским ножом нарезала овощи для борща, она уже оплакала лук, который обжаривался на сковороде, и на дольки резала свеклу; она обернулась, увидела Соню и улыбнулась:

– Вот послушай!

Хозяйка с базара домой принеслаИ ножиком мелко крошить начала:Картошку, морковку, капусту, горох!И суп овощной получился – неплох!

Соня услышала эту стихотворную шутку или детский стишок и готова была рассмеяться, но сдержалась и только спросила:

– Откуда это?

Вера тоже улыбнулась, не выпуская из рук ножа, кулаком потёрла под носом, оставила там свекольный след и сказала:

– На базаре! Представляешь, как смешно это получается у китайцев, ну тех – что продают овощи!

Тут Соня не удержалась, рассмеялась и только смогла сказать, что пойдёт к маме, что та должна была выправить ей у японских властей разрешение на выезд и купить билет.

Вера махнула рукой, прислушалась, когда хлопнула входная дверь, бросила нож, вытерла о передник руки и подошла к печке. Она открыла дверцу, достала Сонин дневник, который от прошлогоднего пепла из жёлтого превратился в серый, и протёрла его передником.

«Женщина – хранительница жизни и любви. Поэтому это не должно ни пропасть, ни сгореть!»

Глава 11

Кэндзи наконец прибыл на станцию Хойрен.

Он спрыгнул на дощатый настил перрона и огляделся; его удивило множество находившихся там военных: на земле повзводно сидели солдаты, рядом с ними стояли офицеры и переговаривались между собой. Кэндзи не стал слушать их разговоров, он только спросил, где находится комендатура.

Здание комендатуры вплотную примыкало к станции, собственно, оно являлось его продолжением; он вошёл туда и быстро сориентировался по висевшим на дверях длинным деревянным табличкам. В узком коридоре у двери коменданта вплотную стояли три младших офицера, он встал за ними и достал из саквояжа конверт с предписанием.

Комендант, на удивление молодой майор, бегло посмотрел бумагу, сверился по списку, взял чистый листок, написал на нём несколько иероглифов, сложил, сунул в руки Кэндзи и посмотрел в сторону следующего офицера. Кэндзи понял, что аудиенция закончена, вышел из комендатуры, развернул листок и, к своему удивлению, увидел там только цифры. Он осмотрелся. На его глазах стоявший недалеко офицер подал команду, сидевший на корточках взвод солдат встал, построился в колонну и втянулся на узкую дорожку, которая вела от перрона за станционное здание. По тому, как солдаты навесили на себя винтовки и ранцы, он понял, что взвод идёт к месту посадки по своим машинам. Тут до Кэндзи дошёл смысл написанного – это был номер машины, в которую и он должен был сесть и следовать к месту назначения.

Он последний раз оглянулся на перрон и пристроился в хвост взводной колонны. Лейтенант, командовавший взводом, посмотрел на него, увидел в его руках точно такой же листок, который держал сам, и ничего не сказал.

Позади станции была большая площадка, на которой стояло с десяток грузовиков с накрытыми брезентом кузовами; лейтенант скомандовал «Стой!», глянул в свой листок и пошёл искать грузовик. Кэндзи посмотрел на свой и пошёл за лейтенантом.

Солнце село за сопки, на площадке потемнело, однако фонари на столбах не зажглись, горело только несколько окон в здании станции; водители грузовиков включили фары автомобилей, закрытые маскировочными щитками, те светили плоскими и широкими, как лезвия мечей, горизонтальными лучами. Кэндзи потерял из виду лейтенанта, но тот, видимо, нашёл свой грузовик, потому что раздалась команда знакомым голосом, и Кэндзи краем глаза увидел, как взвод, стоявший в ожидании, дрогнул, приподнял винтовки, тряхнул ранцами и побежал трусцой к заднему борту машины, у которой водитель пытался закинуть на крышу брезентовый полог.

– Кого ищете, господин?.. – услышал Кэндзи из-за спины. Он обернулся, перед ним стоял подпрапорщик с белой повязкой на рукаве.

– Старший машины подпрапорщик Куроки!

Кэндзи протянул ему записку, подпрапорщик пристроил её под луч фары стоявшего поблизости грузовика и указал на него:

– Этот! Можете садиться.

Коити поблагодарил и, сопровождаемый подпрапорщиком, пошел к грузовику; только сейчас он понял, что, наверное, своим внешним видом он производил некоторое удивление. И действительно, он вспомнил, что когда сошел на перрон, то не увидел ни одного, как он, гражданского лица, то есть ни одного человека, одетого не в военное платье. И только сейчас, подойдя к тихо урчащему мотором автомобилю, он услышал тишину, которая стояла на станции, несмотря на то что на ней находились десятки людей, которые закидывали за плечи железные винтовки и топали по привокзальной брусчатке ботинками, подбитыми железными гвоздями. Он оглянулся – на площадь выходил следующий взвод; солдаты тихо топали башмаками; когда остановились, тихо положили винтовки на камень брусчатки; раздалась негромкая команда офицера, почти бесшумно откинулся борт грузовика; перед посадкой солдатам было разрешено покурить, они засветились огоньками, и от них стали подниматься дымки, прорезаемые узкими лучами фар. Куря сигареты, они должны были заговорить и, наверное, заговорили, но Кэндзи их не услышал. Через несколько минут раздалась такая же тихая команда, солдаты бросили недокуренные сигареты, залезли в кузов, отбросили брезентовый полог, и машина стала тихо выезжать из ряда других машин.

– Вы садитесь, господин?..

– Лейтенант! А что, уже можно ехать?

– Можно, у нас в машине ящик с документами, несколько мешков с обмундированием и комендантских четыре человека. Ждали вас!

– Все уже на месте?

– Так точно! Вы где сядете? В кабине?

Глядя на подпрапорщика, Кэндзи на секунду задумался.

– Сколько ехать?

Подпрапорщик посмотрел на часы:

– К утру должны быть!

В этот момент Кэндзи почувствовал, что день прошёл и он устал.

– А в кузове будет место лечь? – не очень уверенно спросил он.

– В кузове можно лечь, там есть несколько мешков с обмундированием, мягкие, но ваш костюм…

– А может, есть во что переодеться?

Старший машины, подпрапорщик Куроки пошёл к заднему борту и тихо выкрикнул:

– Вакадзуки, подай мне вон тот мешок с обмундированием!

– Этот? – В кузове зашевелились, машина закачалась и заскрипела рессорами, подпрапорщик подхватил поданный ему из кузова большой раздутый мешок и понёс его к кабине, открыл дверцу, устроил мешок на сиденье, вытащил из кармана маленький, обмотанный кожаным ремешком айкути и подрезал им суровую нитку, которой мешок был зашит через край. – Вот френч, господин лейтенант… вот брюки! – Он поднёс их к поясу Кэндзи. – Немного длинны, но зато можете надеть прямо на свои. Ваши новенькие не испачкаются, а потом их можно будет отутюжить! А френч я достал вам самый большой, завернётесь в него и не замёрзнете, ночи в горах холодные!