Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под конец Эмма грустно заключает:
— Но ничего, что сделано то сделано. «Не стоит плакать над пролитым молоком». Так англичане говорят.
У меня на языке вертится гораздо более уместная и более вульгарная русская пословица: «Дала — так не кайся, легла — так не вертись». Но, учитывая характер занятий моей собеседницы, она бы звучала слишком глумливо'. Кроме того, я ей представился норвежцем, так что этой ночью русские пословицы не будут в ходу.
Все неплохо в этой маленькой комнатке с задернутым и окнами и большой кроватью, доминирующей над другими предметами мебели. Другую мебель, правда, составляют всего пара небольших кресел и низкий столик.
Неудобство вызывают и все более задумчивые взгляды, которые бросает на меня хозяйка этого помещения. Разговор давно оборвался, мы лежим на постели, и я начинаю медленно проваливаться в сон. Но очень скоро пробуждаюсь от довольно грубого толчка.
— Ты стонал во сне!
— Ну и что? Никогда не слышала, как мужики стонут? Это у меня от усталости. Не толкайся, дай поспать. Я могу поспать за свои деньги?
Но мысли никак не идут из головы, путаясь в тумане надвигающегося сна. Итак, Панченко оказался чист. Все чисты. Все, кроме меня. Кстати, кто бы знал, что я ночую у проститутки. Все чисты. И что это значит? Что те двое пришельцев в доме Йоста появились случайно? Что это дает? Один из них меня не видел, другой неизвестно когда придет в себя. Грех так думать, но лучше бы ему вообще никогда не заговорить. Тогда никто не узнает о моем визите к Йосту. Может такое быть? Может. Теоретически, правда, но может. Теория хороша, когда она не расходится с жизнью. Почему так скрипит кровать? Что эта девица вертится?
Барышня явно встревожена. Так и не успев заснуть, слышу, как, скрипнув кроватью, она направляется в крошечную прихожую. Это еще не повод для тревоги, мало ли для чего человек встает посреди ночи. А вот это уже повод — едва слышный щелчок снятой трубки заставляет меня пулей вылететь из постели. Через мгновение, вырвав трубку из рук перепутанной болгарки и зажав ей рот, я злобно шепчу:
— Ты что, дура, делаешь?
Ясно, что на этот вопрос отвечать не обязательно, поэтому девушка только таращится на меня поверх пальцев.
— Ты куда звонила? Решила, что я маньяк, преступник?
Девушка испуганно кивает. На мои пальцы скатываются несколько теплых слезинок. Если снять руку, она заорет на весь квартал этих, будь они неладны, красных фонарей. От злости пальцы мои сжимаются, и я с ужасом понимаю, что именно так жгучее стремление заставить молчать приводит к случайным убийствам. Случайное убийство это как раз то, чего мне сейчас не хватает.
— Идиотка, маньяки не спят ночами в теплых постелях, а другим занимаются. Ладно, черт с тобой. Вот тебе сто долларов, и я ухожу.
От моих пальцев у нее на щеках остаются белые полосы. Подумав, на всякий случай одним рывком выдираю телефонный провод из розетки и выскакиваю из крохотной прихожей на улицу под мелкий холодный дождь.
* * *
Хорошо хоть, что удалось вздремнуть пару часов. Это, правда, единственное и весьма проблематичное утешение. К утру я оказываюсь в центре Амстердама небритый, неумытый и всклокоченный даже внутренне. Купив пакетик безопасных бритв, крем для бритья и другие туалетные принадлежности, в первом попавшемся кафе заказываю завтрак и запираюсь в туалете.
Восстановив цивилизованный облик, завтракаю и за кофе с сигаретой пытаюсь решить, как быть дальше. Все варианты ведут к одному: надо звонить своим.
Голос Панченко звучит не то чтобы странно, ню как-то напряженно. Такое впечатление, что он немного удивлен и вслушивается в каждое мое слово.
— Привет-привет, Алексей, как у тебя дела? Ты где?
— Дела примерно так, как должны быть в моем положении. Я в другом городе. Надо встретиться. Только не привози с собой никого, я устал от коллективных встреч.
После чуть заметной паузы Панченко отвечает:
— Вот это уж как получится. Давай-ка так: в четыре в кафе на углу того друга, который с Саскией на коленях. По карте поймешь. Раньше я не смогу — до тебя еще надо добраться.
Теперь уже мне требуется короткая пауза, прежде чем я говорю, сообразив, о чем идет речь:
— Понял тебя, встречаемся в четыре.
Идя по улице, кручу головой в восхищении от интеллектуального уровня сотрудников нашей службы. Чтобы проверить, правильно ли я понял Панченко, сажусь на ближайшую скамейку и разворачиваю купленную в газетном ларьке карту Амстердама. После недолгих поисков остается только удовлетворенно хмыкнуть — вот она, площадь Рембрандта. Опасаясь прослушивания, Панченко ограничился намеком, который, по его мнению, я должен был понять. Он прав, кто из нас, «интеллектуалов и энциклопедистов», не знает автопортрета Рембрандта с женой Саскией на коленях?
Вдоль обочин, позвякивая на булыжнике, едут велосипедисты. У всех на раме висит более или менее хитрый замок, которым на стоянках велосипед приковывается к фонарным столбам, чугунным решеткам и другим монументальным предметам. Обычно цепь или стальной тросик продеваются в переднее колесо, что, однако, не является препятствием для злоумышленников. Не далее как в прошлый приезд в Амстердам я видел велосипедное колесо на цепи, одиноко ржавевшее у решетки какого-то парка. Остальную часть велосипеда находчивые воры умыкнули по меньшей мере за пол года до этого.
Неторопливо дойдя до Рембрандт Плейн, останавливаюсь, чтобы найти указанное Игорем кафе, и в этот момент за моей спиной слышится шум тормозящей машины. Панченко открывает изнутри дверь небольшого серебристого «рено», жестом показывая, чтобы я побыстрее забирался в машину.
— Привет, любитель живописи.
Панченкомрачнохмыкает, трогаяавтомобильсместа. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, он сворачивает на улицу, название которой грохочет на табличках, как порожний товарный состав: «Регулиерсдварстраат». Наконецон раскрывает рот:
— Для человека втвоем положенииты удивительножизнерадостен.
— Что ж мне теперь, топиться?
— Не спеши. Этооттебя не уйдет, благо есть масса желающих помочь.
После двадцати минут петляний по городу машина останавливается на берегу канала в районе Вестер Маркт. Панченко грузно поворачивается ко мне и серьезно говорит:
— Не хочу, чтобы ты строил иллюзии: я доложил Сибилеву о твоем звонке и нашей встрече.
— Мог бы этого не говорить. Тебя никто и не просил секретничать. Я прекрасно понимаю свое положение: не свой и
