Современная финская новелла - Мартти Ларни

— Вы что же — полицейские? — спросила Рийтта, держа Хелениуса под руку.

— Нет, мы владельцы этих машин, живем тут. Полиция этим делом заниматься не желает, времени у них, видите ли, нет. Они только подстерегают в кустах, чтобы скорость не превышали! А тут, мол, сами принимайте меры, — сообщил человек с фонариком.

— Занятие у вас — не позавидуешь, — буркнул Хелениус. — Впредь смотрите, черт возьми, на кого набрасываетесь!

— Да нет… вот с ним что-то случилось, не зажегся сразу, — мужчина показал фонарик, протянув его Хелениусу, словно выдавая виновника.

Хелениус открыл дверь в дом и пропустил Рийтту вперед.

— Смотрите, дьяволы, не убейте этого протыкателя, когда поймаете, — сказал Хелениус, держа дверь приоткрытой.

— До этого не дойдет, — усмехнулся мужчина с дубинкой. Худой все еще держался за голову и зло глядел на Хелениуса.

Хелениус захлопнул дверь и пошел через площадку перед лифтом. Рийтта уже вызвала лифт, черная стрелка скользила вниз.

— Господи, как я перепугалась! — Рийтта все еще тяжело дышала.

— Ну и психи, совсем чокнутые! — проворчал Хелениус.

Лифт, стукнув, остановился, и они вошли в кабину.

— Одного из них я как-то видела в домашней прачечной, — вспомнила Рийтта и нажала кнопку с номером пять. Лифт пожужжал секунды две и начал подниматься.

— Которого? — спросил Хелениус.

— Того, что напал на тебя. Он сидел там и ждал, когда стиральная машина закончит программу и он получит свое выстиранное белье. У него была с собой бутылка водки, он хотел ее спрятать в бельевую корзину, да не успел, — вспомнила Рийтта.

— Он и теперь пьяный… И резиновая дубинка за пазухой. Черт возьми, дело может плохо кончиться, если они все-таки поймают этого протыкателя. — Хелениус покачал головой.

— Надо надеяться, не поймают, — сказала Рийтта и глянула в зеркало. Хелениус обнаружил на своих пальцах несколько чужих волос и стряхнул их. Лифт остановился. Они вышли на лестничную площадку и направились к своей двери. Хелениус вставил ключ в замочную скважину.

— Слушай! — воскликнула Рийтта.

— Ну?

— Мы же поднялись лифтом! — засмеялась Рийтта.

Хелениус секунду-другую смотрел на нее и тоже улыбнулся.

— Похоже на то.

Они тихонько вошли в квартиру и повесили верхнюю одежду на вешалку. Рийтта подкралась к двери комнаты дочек и заглянула туда.

— Спят, — шепнула Рийтта и закрыла дверь. — Я тоже — прямиком в постель!

Расстегивая блузку, Рийтта пошла в спальню. Хелениус снял носки и швырнул их через раскрытую дверь в ванну. Мокрый носок упал в ванну, а сухой не долетел и свалился на пол. Хелениус пошел поднять его и стал рассматривать себя в зеркале. Глаза были красные и вообще какие-то чужие, и все лицо показалось непривычным, странным, не таким, как было еще утром.

— Что с тобой? — прозвучал голос Рийтты, и Хелениус вздрогнул.

— Да просто посмотрел на себя. — Он пожал плечами.

— Уставился, будто никогда не видывал, — удивилась Рийтта и вошла в ванную. Хелениус отступил к двери. Рийтта повернулась к нему спиной и передвинула кран: вода полилась в ванну, но чтобы приглушить журчание, она направила струю по борту ванны. Носки Хелениуса Рийтта переложила в раковину умывальника, затем попробовала рукой воду, добавила немного горячей и еще — холодной. Хелениус смотрел на спину жены, Рийтта пустила воду в ручной душ и, держа его, сперва поставила одну ногу на сидение в ванне, затем другую на дно. И тут она обнаружила Хелениуса.

— Что? Чего ты тут разглядываешь? Уходи же… — смутилась она, ей вроде бы сделалось неловко. Хелениус усмехнулся и пошел в кухню. Он отрезал три больших ломтя черного хлеба, достал из холодильника маргарин, намазал на хлеб, а сверху положил сыр, откупорил бутылку пива и уселся за стол. Из ванной комнаты неслось журчание и плеск воды, затем стало слышно, как чистят зубы и полощут горло. Хелениус съел бутерброд, и голод прошел. Мягкое шлепание босых ног Рийтты по полу удалялось в спальню, но почти сразу же стало приближаться.

— Ах, ты здесь! — удивилась Рийтта и расправила рукав ночной рубашки.

— Да, — ответил Хелениус и надкусил второй бутерброд, как бы показывая, почему он тут.

— Я думала, ты уже храпишь, — сказала Рийтта. Свет лампы из передней просвечивал сквозь подол рубашки, темнели силуэты ног.

— Хм… Я сейчас приду, только доем, — пробормотал Хелениус. Рийтта пошла в спальню, скрипела кровать и шуршало одеяло, когда она устраивалась поудобнее. Затем все стихло. Хелениус отхлебывал маленькими глотками пиво и рассматривал гостиную: диван, кресло и несколько графических листов на стенах, светлый ковер, книжные полки с цветным телевизором в одном из отделений и цветы на подоконнике. Он поймал себя на мысли, что, пожалуй, не привязан по-настоящему ни к одной из этих вещей, и если бы какой-нибудь вор унес все это, ему было бы безразлично.

Пиво было выпито, бутылка пуста. Хелениус кинул остатки хлеба в пакет для мусора, положил маргарин и сыр в холодильник и тихонько отправился в спальню.

— Рийтта! — шепнул Хелениус, но услыхал лишь глубокое и ровное дыхание. Он сунул ноги в шлепанцы, крадучись вышел в переднюю и заглянул в детскую. Прежде всего в глаза бросился ансамбль АББА, дающий концерт с огромного плаката, прикрепленного к стене, затем он увидел Ханнеле. Девочка спала на спине, рука свешивалась за край постели, рот был открыт. Металлический выпрямитель зубов она опять сумела снять; никак к нему не привыкнет. Хейди не было видно, из-под одеяла торчала лишь прядь длинных прямых волос, словно хвост маленькой лошадки. Сон девочек почти ощутимо трепетал в комнате, мягкий и теплый. Хелениус закрыл дверь, подкрался к вешалке и достал из сумочки Рийтты пачку сигарет, а затем из кухонного шкафа плоскую бутылку с остатками виски и вышел на балкон. Там лежал толстый слой снега. Хелениус осторожно приблизился к перилам и вытоптал себе площадочку. Он сунул бутылку торчком в снег на перилах и закурил. Две первых затяжки показались сладко-горькими и едкими, но вскоре вернулось давнее ощущение. Хелениус отхлебнул теплого виски и прополоскал рот, он дал вкусу и запаху впитаться в нёбо, прежде чем проглотил. Дно бутылки оставило на перилах продолговатый, слегка изогнутый след. Он посмотрел на него и сделал под углом к концу дуги еще один отпечаток. Получилась ясная буква «Л». Он выдавил рядом «А» и «У», которое вышло толстым и некрасивым, попытался еще выдавить «Р», но прекратил свое занятие, поскольку буква получилась совсем нелепой. Он посмотрел на буквы, потом ребром ладони счистил их с перил. Снег пролетел пять этажей вниз, беззвучно упал в сугроб и растворился в нем, как будто никогда и не было никаких букв.

Хелениус поднял глаза и сразу уткнулся взглядом в жилые «башни» на пригорке за конькобежной дорожкой. Башни загородили весь пейзаж. Он стал вспоминать, когда ему удавалось смотреть так далеко, насколько может глаз, когда он в последний раз видел горизонт. Потом отхлебнул немного виски, прикурил от догоравшей сигареты новую и посмотрел на свои руки. Это были самые обычные руки: ногти, бугорки вен и суставы, немножко светлых волосков на тыльной стороне ладони и старый, еще с детства шрам от пилы на нижнем суставе большого пальца. Хелениус поворачивал руки и думал, что завтра ему опять надо заставлять их брать пластмассовую линейку и листы с переводными буквами, таблички с заголовками и фотографии моделей одежды. И они возьмут, что им еще остается, если ничего другого они не умеют.

Подальше, там, где парк, двигалось что-то маленькое и белое, и Хелениус разглядел, что это чайка. Она приближалась, медленно парила, несколько раз взмахнула крыльями и поднялась ввысь, описала широкую дугу вокруг трубы котельной теплоцентрали и полетела дальше: над конькобежной дорожкой, мимо школы, покружилась над пустым двором и, снова взмахнув крыльями, взмыла вверх, потом сложила крылья и хотела сесть на купол уличного фонаря, но передумала и продолжала парить, удаляясь и становясь все меньше, пока не пропала между высокими, многоэтажными домами.

Может быть, ей не спалось.

Ханну Канкаанпяя

Für Eliselle[67]

Перевод с финского Т. Джафаровой

Когда мы на машине двоюродного брата — фургон с надписью «Хлеб», — набитой до отказа нехитрым скарбом, торжественно въехали во двор блочного дома, чарующие звуки одухотворенной фортепианной пьесы Бетховена ласково коснулись нашего слуха.

— Фюр Элизе, — с видом знатока произнес мой родич-водитель, он же магистр музыковедения. Мы довольно кивнули.

Из всех окон первого этажа глядели любопытные жильцы. И пока мы перетаскивали скромные пожитки наверх и прибивали полку к бетонной стене, я так и растворялся в волнах упоительных звуков, доносящихся, по-видимому, из соседней квартиры. Пианист был робок и тревожен, приносил себя в жертву и сомневался, на секунду он как бы замер для того лишь, чтобы вслед за тем пролить слезу, а в финальных аккордах, чувствовалось, и вовсе погрузился в сферу гениальности композитора. «Вот истинно творческая душа, — умилился я. — Такие теперь редко встречаются среди нас, художников».