Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

Чуть позже, влюбившись без памяти в Авдотью Романовну Раскольникову, Разумихин «просватает» Прасковью Павловну доктору Зосимову, добавляя в её портрет «акварели»: «— Тут, брат, стыдливость, молчаливость, застенчивость, целомудрие ожесточенное, и при всём этом — вздохи, и тает как воск, так и тает! Избавь ты меня от неё, ради всех чертей в мире! Преавенантненькая!.. <…> Уверяю, заботы немного, только говори бурду какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: “Зальюсь слезьми горючими…” Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, метр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься! <…> Да я вовсе не завлекал, я, может, даже сам завлечён, по глупости моей, а ей решительно всё равно будет, ты или я, только бы подле кто-нибудь сидел и вздыхал. Тут, брат… Не могу я это тебе выразить, тут, — ну вот ты математику знаешь хорошо, и теперь ещё занимаешься, я знаю… ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-Богу не шучу, серьёзно говорю, ей решительно всё равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и так целый год сряду. Я ей, между прочим, очень долго, дня два сряду, про прусскую палату господ говорил (потому что о чём же с ней говорить?), — только вздыхала да прела! О любви только не заговаривай, — застенчива до судорог, — но и вид показывай, что отойти не можешь, — ну, и довольно. Комфортно ужасно; совершенно как дома, — читай, сиди, лежи, пиши… Поцеловать даже можно, с осторожностью… <…> Видишь: вы оба совершенно друг к другу подходите! Я и прежде о тебе думал… Ведь ты кончишь же этим! Так не всё ли тебе равно — раньше иль позже? Тут, брат, этакое перинное начало лежит, — эх! да и не одно перинное! Тут втягивает; тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трёхрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом!..»

Между прочим, Разумихин проговаривается, что и «крючок» Чебаров строит планы насчёт Прасковьи Павловны.

Захлебинин Федосей Петрович

«Вечный муж»

Чиновник, статский советник; отец Катерины, Надежды и ещё шести дочерей, воспитатель-благодетель Александра Лобова. Глава XII-я так и называется — «У Захлебининых». К ним на дачу Вельчанинова (который знает Захлебинина, и тот как раз в его судебной тяжбе действует «в пользу противной стороны») привозит Трусоцкий, дабы похвастаться своей юной «невестой», 15-летней Надей Захлебининой. «Захлебинины были действительно “очень порядочное семейство”, как выразился давеча Вельчанинов, а сам Захлебинин был весьма солидный чиновник и на виду. Правда была и всё то, что говорил Павел Павлович насчёт их доходов: “Живут, кажется, хорошо, а умри человек, и ничего не останется”.

Старик Захлебинин прекрасно и дружески встретил Вельчанинова и из прежнего “врага” совершенно обратился в приятеля. <…> Вельчанинов тотчас был представлен и m-me Захлебининой, весьма расплывшейся пожилой даме, с простоватым и усталым лицом. Стали выплывать и девицы, одна за другой или парами. <…> Дача Захлебининых — большой деревянный дом, в неизвестном, но причудливом вкусе, с разновременными пристройками — пользовалась большим садом; но в этот сад выходили ещё три или четыре другие дачи с разных сторон, так что большой сад был общий, что, естественно, и способствовало сближению девиц с дачными соседками…» Чуть далее Александр Лобов в разговоре с Вельчаниновым отзовётся о своём бывшем опекуне и отце любимой девушки: «Этот человек даже добрый, если хотите знать… <…> но слишком уж древняя голова. Впрочем, добрый. <…> Он старик славный, я опять повторю, дома простой и весёлый, но чуть в департаменте, вы и представить не можете! Это Юпитер какой-то сидит!..»

В семействе Захлебининых Достоевский изобразил в какой-то мере семейство своей сестры В. М. Достоевской (Ивановой).

Захлебинина Катерина Федосеевна

«Вечный муж»

Старшая (24 года) из восьми дочерей Федосея Петровича Захлебинина, сестра Нади Захлебининой. Родители Захлебинины, зная, что к ним на дачу вместе с Трусоцким приедет холостой и только что получивший наследство Алексей Иванович Вельчанинов, строили определённые планы: «Кажется, старшая m-lle Захлебинина, Катерина Федосеевна, именно та, которой было двадцать четыре года и о которой Павел Павлович выразился как о прелестной особе, была несколько настроена на этот тон. Она особенно выдавалась перед сёстрами своим костюмом и какою-то оригинальною уборкою своих пышных волос. Сестры же и все другие девицы глядели так, как будто и им уже было твёрдо известно, что Вельчанинов знакомится “для Кати” и приехал её “посмотреть”. Их взгляды и некоторые даже словечки, промелькнувшие невзначай в продолжение дня, подтвердили ему потом эту догадку. Катерина Федосеевна была высокая, полная до роскоши блондинка, с чрезвычайно милым лицом, характера, очевидно, тихого и непредприимчивого, даже сонливого. “Странно, что такая засиделась, — невольно подумал Вельчанинов, с удовольствием к ней приглядываясь, — пусть без приданого и скоро совсем расплывется, но покамест на это столько любителей…” Вскоре Катя поняла напрасность своих и родительских надежд, но не обиделась: «Не мог не обратить ещё раз особенного внимания Вельчанинов и на Катерину Федосеевну; ей, конечно, уже стало ясно теперь, что он вовсе не для неё приехал, а слишком уже заинтересовался Надей; но лицо её было так же мило и благодушно, как давеча. Она, казалось, уже тем одним была счастлива, что находится тоже подле них и слушает то, что говорит новый гость; сама же, бедненькая, никак не умела ловко вмешаться в разговор…»

Захлебинина Надежда Федосеевна

«Вечный муж»

Гимназистка; шестая (15 лет) дочь Федосея Петровича Захлебинина, младшая сестра Катерины Федосеевны Захлебининой, «невеста» Павла Павловича Трусоцкого и Александра Лобова. «Надежда Федосеевна, шестая, гимназистка и предполагаемая невеста Павла Павловича, заставила себя подождать. <…> Бесспорно, Надя была лучше всех сестер — маленькая брюнетка, с видом дикарки и с смелостью нигилистки; вороватый бесёнок с огненными глазками, с прелестной улыбкой, хотя часто и злой, с удивительными губками и зубками, тоненькая, стройненькая, с зачинавшеюся мыслью в горячем выражении лица, в то же время почти совсем ещё детского. Пятнадцать лет сказывались в каждом её шаге, в каждом слове. Оказалось потом, что и действительно Павел Павлович увидал её в первый раз с клеёнчатым мешочком в руках;