Трилогия "Багдадский вор" - Андрей Белянин

— А без патетики никак?

— Никак.

— Ладно, что надо украсть, чтобы ты вернул меня домой к ужину?

— Останови меня.

— Чего?! — вытаращился Лев, но Бабудай-Ага уже зыбко таял в тёплом мареве ночи.

— Алле, стой! Куда пошёл? Стой, мы ещё с тобой не договорили-и! — заорал широкоплечий россиянин, бросился в погоню, увяз штиблетами в бархане, рухнул носом в песок и… проснулся.

Нет, нет, не так, как в дурных романах, когда мы долго следим за головокружительными приключениями героя, а в конце оказывается, что ему всё это просто приснилось. С одной стороны, даже чуток завидуешь человеку (вот снятся же кому-то такие обалденные сны!), а с другой — как-то всё-таки раздражает… В нашем случае происходящее оказалось значительно круче любых фантазий моего друга.

Он встретил это утро, как и всякий праведный мусульманин, проснувшись за несколько минут до пения муэдзина, призывающего верующих к утренней молитве. Отбросил одеяло, накинул старенький халат, просеменил в угол, достал и расстелил на полу маленький коврик, после чего опустился на колени. Его язык повторял с детства привычные слова:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!

Оболенский, как всегда, закончил свою молитву чуток раньше, чем это было положено, ибо настоящий вор должен выходить на работу до появления клиентуры. Как истинный лев, он отправлялся на охоту в городские джунгли, садился в засаду на базаре и ждал свою добычу — неторопливого крестьянина, зажиточного ремесленника, надменного купца, да кого угодно, лишь бы с деньгами. Его промысел был скромным и достался в наследство ещё от деда, а тому от его прадеда, и так бессчётное поколение времён до тех пор, когда первый питекантроп сообразил, что можно не бежать с высунутым языком за мамонтом, а просто стибрить банан у соседа…

— Утро красит нежным светом стены древнего… ля-ля! — пропел Лев просыпающейся Бухаре, выходя на её полусонные улицы.

Метельщики и пожилые сторожа приветствовали его мрачными, укоризненными взглядами, но поделать что-либо не могли. Вор шёл уверенной, чуть пританцовывающей походкой, и казалось, он мог сунуть себе за пазуху весь город, потому что ещё никому ни разу не удавалось поймать его за руку. Не иначе как сам шайтан хранил его от гнева праведных, но рано или поздно справедливость и закон восторжествуют, и тогда не миновать ослушнику шариата кизиловых палок…

Наш герой неторопливым шагом добрался до базара, подкрепившись по пути украденной лепёшкой и горстью изюма, на ходу выдул пол-литра воды у зазевавшегося продавца и намётанным взглядом выбрал себе жертву дня. Невысокий, крепенький дехканин в запылённой одежде путешественника сидел на сером упитанном ослике и о чём-то увлечённо расспрашивал прохожего. Вся его фигура буквально излучала наив и простодушие…

— Раз пошли на дело я и Рабинович, — тихо замурлыкал Лев незнакомую доселе песенку, подкрадываясь к бедолаге сзади.

А там уже всё было бы легко до смешного: случайный толчок, искренние извинения, заверение во взаимной дружбе, любви до гроба, приглашение погостить, если караван-сарай занят… и уйти, пятясь, мелкими шажками, стараясь, чтоб чужие таньга не слишком откровенно позванивали в кармане. Но тут ослик повернул левое ухо, затем правое, оглянулся, сделал круглые глаза и…

— Не понял?! — тихо выдохнул любитель чужих кошельков, когда осёл издал невероятный по мощи и долготе вопль щенячьего восторга, сбросил хозяина, встал на дыбы и кинулся на шею Оболенскому, как к родной маме.

Лев в мгновение ока был сбит с ног, потом бесчеловечно вылизан, обслюнявлен, затискан, обнюхан и расцелован до интимности с ног до головы!

— Мама-а! — взвыл он, отплёвываясь и протирая глаза. — Уберите психическую скотину!

— Воистину, это самый подлый, злобный и бесчестный ишак из всех созданных Аллахом, — со стоном подтвердил поднимающийся хозяин осла, взглянул на Льва и вдруг кинулся на него с неменьшим пылом: — Багдадский вор! О, как долго я тебя искал, свет моих очей!

Пытавшийся было встать Оболенский был вторично брошен наземь и прижат братской тушей крепкого дехканина. Ситуация резко выходила из-под контроля, вокруг начал быстро собираться любопытный народ.

— Что случилось, правоверные?

— Вор хотел ограбить честного мусульманина!

— Ва-ах, как только Аллах такое допускает?

— Но тот поймал его за нечестную руку! Смотрите, они борются, как муж и жена, соединённые по шариату?!

— Вай мэ, вроде не запрещено, раз Аллах допускает…

— Люди, туда же ещё и осёл лезет!

— А что, ослу с ними нельзя?!

— Вай дод, не знаю, Аллах иногда и не такое допускает…

— Ты что творишь, кретиноид?! — отплёвываясь, взвыл Лев, с трудом оторвав от себя целующегося незнакомца. — Отвянь, противный, я не такой!

— А то я не знаю, Лёва-джан… Дай обниму ещё раз, или у меня разольётся желчь от переизбытка чувств и тебе придётся вести меня в чайхану, в отдельный покой, где до самого вечера отпаивать красным вином в обход всех заветов Корана! Но всё равно мои щёки будут пылать от радости нашей встречи!

— Слезь с меня, Элтон Джон в голубой тюбетейке! Мне линять надо-о!!!

А хрен вам, не растущий в здешних широтах! Базарный народ Бухары уже завёлся. Слышались призывы к властям, но кольцо сочувствующих сжималось всё плотнее, изыскивая, как бы до прихода слуг закона излить хоть на кого-то праведный гнев истинных мусульман, по долгу веры знающих, как и чем наказывать бесстыжего вора. Тем более такого, всех доставшего, как наш московский герой и мой, если не забыли, друг…

— Стража, стража!

— В ухо не ори, да? Храни Аллах нашу стражу, когда её надо, то она вечно не тут… А что, правоверные, мы разве сами не справимся? Вора должно побивать камнями!

— Вай мэ, зачем так говоришь, вразуми тебя Всевышний?! Это блудницу пристало побивать камнями при четырёх свидетелях.

— Так взгляни на этого осла! Он целуется с ними обоими, как блудница! Мы все свидетели, хвала Аллаху, у нас есть повод их побить!

Отдадим должное длинным ушам непарнокопытного, ослик мигом сообразил, что дело пахнет керосином, и спешно сделал ноги. Он явно не хотел, чтоб его сочли блудницей. А вот когда народ уже не в шутку начал награждать Оболенского тумаками, опомнился уже и Насреддин:

— Люди, за что вы его бьёте?

— Он вор и украл у тебя кошелёк!

— А-а… э-э… всё это козни шайтана, ибо это не мой кошелёк! — невнятно замялся домулло. — Я его, как бы поточнее сказать, шёл, шёл и…

— Украл, — погромче буркнул Лев, пользуясь тем, что о нём на минутку забыли.

— Вай мэ, воистину, мусульмане, вот кто настоящий вор! — Недалёкие жители благородной Бухары охотно перекинулись в другую сторону. — Бей его!

Оболенский с трудом встал, отряхнулся и, морщась от боли во всех местах, тихо двинул было наутёк по-английски, как неизвестное доселе чувство развернуло его назад. Кажется, это называется совестью…

— Хамы! Холопы! Быдло! В смысле какого лешего вы его бьёте, раз я вор?!

— И вправду, мусульмане, ведь если они оба воры, зачем нам бить одного? Надо обоим воздать кизиловыми палками! Тащим их к кади! А может, прямо здесь воздадим?

Лев успел от души съездить по мордасам двоим самым резвым, но людей на базаре всегда больше одного, а потому законопослушная толпа радостно повязала и того и другого, сдав приятелей на руки наконец-то подоспевшей страже. Четвёрка мрачных, заспанных слуг бухарского эмира, грозно хмуря брови, толкнула нашу парочку и с почётом двинулась к дому кади — верховного судьи города, облечённого властью и правом разбираться в делах, казня и милуя по собственному усмотрению. Несколько шагов толпа даже сопровождала их, а потом врождённое восточное милосердие дало о себе знать, ибо каждому известна строгость законов для богатого и для бедного…

— Вай мэ, какой белокожий, голубоглазый, светловолосый, как жалко его — страшненький…

— Ну и что с того, что они воры, зато у них любовь! Аллах да смилуется над ними…

— Аллах-то смилуется, а вот кади не очень прислушивается к его мнению.

— Их казнят? Сейчас буду плакать.

— Ай, зачем казнят, дадут по спине тысячу ударов кизиловой палкой, и иди домой!

— Ну да, если хоть что-то от спины останется…

— Зачем мы так с ними, мусульмане, я же теперь уснуть не смогу?!

— Хорошо хоть осёл успел сбежать, не выдадим его, правоверные!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Так взгляни ж на меня хоть один только раз…

Пока они шли через шумный базар, под проклятия и стоны сострадания, Ходжа изо всех сил старался опускать голову пониже, пряча лицо. Бывший же россиянин, наоборот, шёл с высоко задранным подбородком, всем видом показывая независимость и свободолюбивый нрав потомка благородного русского дворянства!