Некровиль - Йен Макдональд

переулка Пьяного цыпленка жил Кентлей, в свои сорок с чем-то лет все еще с кровными родителями. Он никогда не был женат, хотя бывший Птей слышал, что некоторые женятся, и не только на себе подобных. На нормальных. Многообразных. Кентлей вызывал одновременно жалость и уважение; одинаково благословенные и проклятые, Одиночки получали озарения и дары в качестве компенсации за неспособность развернуться в Восемь Аспектов. Кентлей разбирался в кожных недугах, бородавках и болезнях птиц. Птея послали к нему за амулетом против висячей бородавки на подбородке. Она исчезла за неделю. Уже тогда Птей задавался вопросом, случилось ли это из-за сверхъестественных способностей или из-за суеверного страха перед чужаком в конце причала.

Кьятай. Одиночка. Такое же абсурдное словосочетание, как «зеленое солнце» или «светлая зима». Этого никогда не должно было случиться. Предполагалось, что воды Марциального бассейна разобьют их на множество блестящих осколков, и будут другие жизни, другие друзья, даже другие жены и мужья, но все равно сохранятся те Аспекты, которые не забудут, как они пытались рисовать птиц и рыб на светящейся полосе Среднезимной галактики, висящей в небе неделями, или математически просчитать поведение серебристиков, которые в разгар Большого лета скапливались в лагуне стаями, похожие на россыпи блестящих иголок, держались вместе и порознь, существовали раздельно и двигались как один. «Кипящий дождь». «Летний лед». «Утро без рассвета». «Друг, у которого всегда будет одна личность». Невозможности. Кьятай не мог оказаться выродком. Темное слово, мерзкое слово – оно висело на Кьятае, как брезент в пятнах нефти.

Одиночка закрыл сумку и закинул на спину.

– Приду в гости, когда вернешься.

– Да. Ладно. Будет здорово. – Слова, желания и фразы так и ринулись к нему, и все же конец случился так быстро, так внезапно, что Серейен мог лишь потупиться, чтобы не видеть, как Кьятай уходит. Пужей расплакалась. Высокий и темнокожий пастырь Кьятая, рожденный летом, обнял Одиночку и повел его к выходу.

– Эй, – спохватился Кьятай на площадке винтовой лестницы. – А ты когда-нибудь спрашивал себя, зачем они здесь? Я про анпринов.

Даже сейчас, понял Серейен, Кьятай прятался от истины: он будет отмечен как иной, неполноценный, до конца своих дней, и ему останутся лишь звезды, космические корабли и секреты чужаков.

– Почему они пришли сюда? Мы называем случившееся «Анпринской миграцией», но куда они мигрируют? И откуда? Кто-нибудь когда-нибудь задавал такой вопрос? Ты когда-нибудь думал об этом, а?

Затем пастырь Эшби закрыла дверь кельи на вершине высокой башни.

– Поговорим позже.

Кричали чайки. Погода обещала испортиться. На экране позади Серейена звезды летели над бескрайним океаном.

* * *

Серейен не нашел в себе сил спуститься на причал, но наблюдал за отплытием «Паруса радостного предвкушения» из-под купола зала Ясного взгляда, где играли в нетбол. Дом многообразия плыл сквозь заросли цветущего фитопланктона, и Серейен увидел, как сдвоенный корпус ритуального катамарана прорезал парные линии биосвета в ковре микрожизни, поглощающей углерод. Он встал и проследил за парусами, пока они не затерялись среди корпусов огромных керамических нефтяных танкеров, теснившихся в оранжевом облаке смога, отмечающего путь к Ктарисфею где-то по ту сторону горизонта. «Приду в гости». Они будут об этом неизменно забывать. Они ускользнут из жизни друг друга – жизнь Серейена теперь станет куда более насыщенной и многолюдной, по мере того как он начнет перемещаться по социальным мирам своих Аспектов. Со временем они незаметно перестанут думать и вспоминать друг о друге. Серейен Нейбен экс-Птей осознал, что он больше не ребенок. Он мог позволить всему идти своим чередом. После утренних уроков Серейен спустился к Бассейну древности – затопленной площади, историческому сердцу Дома многообразия – и использовал приемы, которым научился час назад, чтобы без особых усилий из Серейена стать Нейбеном. Затем спустился в воду и поплыл вместе с Пужей. Девушка все еще плакала и была сбита с толку, но подогретая летним солнцем вода и физические упражнения вернули ей бодрость. Когда небо потемнело от летней грозы, которую напророчили чайки, они углубились в тайный лабиринт затопленных колоннад и дворов, где не бывали большие компании друзей. Там, под первые трески молний и шипение дождя, он поцеловал ее, а она скользнула рукой в его плавки и объяла ладонью приятно набухший член.

Серейен любит

Ночь, полярное сияние и сирены. Серейен вздрогнул, когда полицейские дроны пролетели почти над самой крышей Консерватория. Через высокие арочные окна по-прежнему были видны пожары на проспекте Яскарай. Электроснабжение еще не восстановили, поэтому улицы и громады многоквартирных домов оставались темными. Поперек стрелочной улицы[253] лежал перевернутый трамвай, в заднем вагоне мерцали языки пламени. Шум протеста удалился, но время от времени по льду скользили тени, озаренные гипнотическим полярным сиянием: студенты-бунтовщики, полицейские роботы. Последних было нетрудно отличить по брызгам ледяных кристаллов, которые разлетались во все стороны при каждом шаге заостренных, семенящих конечностей.

– Опять торчишь у окна? Уходи оттуда. Если заметят, могут пристрелить. Смотри, я чай приготовила.

– Кто?

– В смысле?

– Кто меня застрелит? Бунтовщики или полиция?

– Какая разница, если ты все равно умрешь.

Конечно, он послушался, сел за стол и взял чашечку с прозрачным, солоноватым бедендерейским мате.

– А вот меня точно нельзя убить, – прибавила она.

Ее звали Сериантеп. Она была анпринским пребендарием, формально прикрепленным к Колледжу теоретической физики при Консерватории Янна. Она выглядела как высокая, стройная молодая женщина со смуглой кожей и иссиня-черными волосами – рожденная летом жительница архипелага, – но это была всего лишь форма, которую принял рой анпринских наночастиц. Она была роем в облике женщины. Рерис Орхум Фейаннен Кекджай Прус Реймер Серейен Нейбен гадал, как сильно необходимо приблизиться, чтобы ее идеальная кожа превратилась в размытое скопище микроскопических пылинок. У него было много возможностей провести такой эксперимент. Помимо того, что Сериантеп считалась его ученицей – хотя чему фактически бессмертная гражданка улья, преодолевшая сто с лишним световых лет, могла научиться у человека из плоти и крови, которому не было и тридцати, большой вопрос, – она время от времени становилась его любовницей.

Сериантеп пила чай. Серейен наблюдал, как она касается губами краешка изящной фарфоровой чашки, даже в Янне с его сухим континентальным климатом украшенной вездесущим мотивом с Повелителем рыб. За тем, как от глотка слегка вздрагивает ее горло. Он подмечал сотню таких крошечных, интимных движений, но даже когда Сериантеп ворковала, хихикала и переводила дух во время ритуальной стимуляции «Пять листьев, пять рыб», непроизвольные реакции ее тела казались спектаклем. Заученными ответами. Она играла, он наблюдал. Актриса и зритель. Вот таким любовником он был в роли Серейена.

– Ну и каково