Злой рок. Политика катастроф - Нил Фергюсон

«драконьим королем», и наша жизнь переворачивается вверх дном. Но подобное происходит редко, очень редко. Чаще всего для огромного числа счастливчиков жизнь после катастрофы идет своим чередом. Да, в чем-то она меняется, но в целом остается прежней – поразительно, утешительно, утомительно прежней, – а мы несказанно быстро оставляем в прошлом столкновение с человеческой смертностью и блаженно идем вперед, забывая о тех, кому повезло меньше нас, и не думая о том, что за углом поджидает новое несчастье. Если вы сомневаетесь, что все обстоит именно так, то прочтите эти вирши, завершающие «Дневник чумного года» Даниэля Дефо:

Ужасный мор был в Лондоне

В шестьдесят пятом году,

Унес он сотни тысяч душ —

Я ж пережил беду! [1599] [1600]

Послесловие

Я ненадолго прервусь и отойду от текста… мне хочется поразмышлять о чувстве, которое постоянно терзает меня… о том, что мы все обречены… прямо сейчас мне очень страшно…

Рошель Валенски. CBS News, 30 марта 2021 года

То была одна из самых памятных обмолвок времен холодной войны. В 1971 году, услышав вопрос Генри Киссинджера: «Что вы думаете о последствиях Великой французской революции?», – премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай ответил: «Об этом еще слишком рано говорить». Это звучало глубоко – так, словно китайцы, в отличие от западных государственных деятелей, мыслят не неделями, а веками. На самом деле, как рассказал в 2011 году американский дипломат Чез Фриман, Чжоу решил, что Киссинджер спрашивает не о Великой французской революции, а о студенческих волнениях 1968 года[1601].

Некоторые утверждали, что данная книга написана и опубликована, когда еще «слишком рано говорить» о том, какими будут масштаб и последствия пандемии COVID-19. Самой пандемии посвящены лишь три главы, и более разумный критик сказал бы, что книга вышла слишком поздно и куда больше пригодилась бы в 2019-м. Но «слишком рано»? Говорить, что книга должна освещать события так же быстро, как газета, – это просто глупо. Но столь же неразумны уверения, будто историк должен ждать, пока событие завершится, и только тогда писать о нем. Кто в силах сказать, когда закончится пандемия? Один из тезисов, звучащих в этой книге, заключается в том, что не все катастрофы – это обособленные события. С 1348 по 1665 год бубонная чума приходила в Лондон не раз. Грипп XX века проявил себя как серийный убийца – он наносил удар снова и снова. То же справедливо и для политических катастроф. Жюль Мишле начал публиковать свою «Историю Французской революции» (Histoire de la Révolution française) в 1847 году – в канун новой революции, – а закончил в 1853-м, на следующий год после того, как Наполеон III провозгласил себя императором. И все же эту книгу сегодня читают намного реже, чем «Размышления о революции во Франции» Эдмунда Бёрка с их поразительным предвидением того, что нападение на традиционные институты вызовет лишь «подлую и пагубную олигархию»[1602] и, в конечном итоге, военную диктатуру. Бёрк предвидел, куда приведут утопические мечты французских интеллектуалов: «В конце каждой просеки, – предрекал он, – взгляд наталкивается лишь на виселицы». Эти слова были впервые опубликованы в ноябре 1790 года, более чем за шесть месяцев до бегства Людовика XVI в Варенн и более чем за два года до его казни. Неужели Бёрк издал книгу слишком рано?

Когда книга, посвященная истории катастроф, повествует в том числе о неоконченном бедствии, в этом есть свой смысл, и он состоит в том, что учиться на своих ошибках никогда не рано. Возможно, мы устали от пандемии COVID-19 и жаждем вернуться к «нормальной жизни», как дети, которые после начала долгого путешествия на машине тут же принимаются спрашивать: «А мы еще не приехали?» Но кажется все более вероятным, что SARS-CoV-2 станет эндемичным и мы годами будем играть с новыми вариантами вируса в игру «Прибей крота». (В своем последнем романе «Шок терминации» (Termination Shock, 2021) Нил Стивенсон вскользь упоминает «COVID-19, COVID-23 и COVID-27».) И если нас это ждет в будущем, то стоит обсудить, что же пошло не так в году прошедшем.

Общую теорию катастроф, о которой говорится в книге, можно упростить и представить следующим образом. Во-первых, катастрофы по сути своей непредсказуемы и лежат в сфере неопределенности. Попытки предсказать их почти всегда терпят неудачу, хотя порой какой-нибудь Кассандре и везет. Во-вторых, нет никакой явной дихотомии между стихийными бедствиями и антропогенными катастрофами. Избыточная смертность почти всегда зависит от человеческого фактора – отсюда и «политика катастроф», которая является лучшим объяснением того, почему один и тот же вирус столь по-разному проявил себя в разных странах мира. В-третьих, главное слабое звено в большинстве катастроф находится не на самом верху цепи управления, а где-то ниже (это вечно недоступный «мистер Кингсбери» из NASA, о котором упоминает Фейнман); хотя, конечно, если руководство некомпетентно, плохая ситуация всегда становится только хуже. В-четвертых, телесные болезни, вызванные патогенами, часто сочетаются с болезнями рассудка – примерно так же, как военная победа, одержанная над противником, не только уничтожает материальные ресурсы врага, но и угнетает его моральный дух. И, наконец, в-пятых, поскольку мы не можем предсказывать катастрофы, то лучше быть параноиком, чем оказаться «готовым на бумаге» совершенно не к тем непредвиденным обстоятельствам. Быстрота реакции на ранние предупреждения – вот ключ к устойчивости, а может, и к антихрупкости. Однако, как показали вспышки COVID-19 в Тайване в мае и в Южной Корее в декабре 2021 года, легко пасть жертвой своего успеха, если он приведет к самонадеянности.

Почему столько западных стран не сумело сдержать распространение нового коронавируса в 2020 году и почему в некоторых из них избыточная