Бомбы и бумеранги (сборник) - Александр Золотько

Он снова поймал Кали в окуляры бинокля.

Движения богини были замедленно-плавны. Она покачивалась. Направо-налево. Взмах меча срезал кроны. Рядом с ней, на открытых участках, муравьями копошились индийцы. Или это были обезьяны? Зеленовато-коричневые джунгли рассыпались, раздавались в стороны. Стаи птиц описывали большие круги в небе.

– Не механическая, нет, – прошептал Даблдек.

Он видел чудовище, древнее, уродливое, безжалостное, лишь в силу дремучести и страха выбранное индийцами предметом поклонения. Еще есть Шива, Вишну, кажется, Яма. Хануман! Конечно, он забыл Ханумана. Всех ли их вызвали? Все ли они восстали? Или каждому нужна железная оболочка?

Залп гаубиц Даблдека оглушил.

Смертоносный металл пробуравил пространство. Шар дернулся, корзина подскочила, саквояж, зачем-то прихваченный, шлепнулся с лавки на дно.

Несколько мгновений Даблдек раскрывал и закрывал рот, затем сообразил, что надо же посмотреть, куда попали снаряды. Он поймал бинокль за ремень.

Два снаряда легли правее Кали, один недолетел, взметнув вверх фонтанчик ветвей и листьев. Четвертый канул безвестно.

Нет, подумал Даблдек, это все не правильно. Я вижу мираж, игру воздуха и солнца. Будущее за нами. Правь, Британия! Подлые индийцы!

Мысли его смешались.

Он обнаружил вдруг, что дрожит. Весь, от кончика носа до пяток. Такой страх он испытывал всего раз, в детстве, когда, нырнув в пруд, увидел утопленника в мутноватой илистой воде. Глаза мертвеца были открыты и белёсы, а скрюченные пальцы, казалось, тянулись к Даблдеку, чтобы утащить его на глубину.

Жалко, что он не умер тогда. Ах, как жалко!

Даблдек зажмурился и сполз на дно корзины. С земли донеслось какое-то звяканье, хрипы, звериное уханье. Грянул одинокий выстрел.

Даблдек начал было молиться, но скоро понял, что слова его напрасны.

Кали приближалась. Она вырастала, высилась в древесном треске и рокоте собственного дыхания. Шаги ее порождали утробный гул.

Даже с закрытыми глазами Даблдек видел ее гневное лицо и синие груди с коричневыми сосками. Ближе, ближе.

«Как же так? – думалось ему. – Как же они не понимают собственной глупости? Вместо того, чтобы держаться прогресса, они оживляют собственное кошмарное прошлое! Воистину, мы мало их наказывали. Воистину, британец должен быть злее и беспощаднее, поскольку ему с высоты его цивилизационного ро…»

– Сахиб, – раздался детский голос.

Даблдек вздрогнул.

В одну их щелей корзины он разглядел лежащего на земле Китчнера с мертвым, запрокинутым лицом, а в другую – фигурку в зеленом сари.

– Дивья! – он перегнулся через борт, рискуя выпасть. – Дивья, спаси меня! Я же был хорошим хозяином!

Звонкий смех был ему ответом.

Девочка пробежала мимо мертвых британских солдат по запятнанному кровью песку к катушке с канатом.

– Жить? Умереть? – крикнула она.

– Жить!

– Тогда не возвращаться!

В ее руке золотой рыбкой сверкнул нож.

Канат был толстый, но Дивье хватило нескольких мгновений, чтобы его перепилить. Воздушный шар, получивший свободу, рванул вместе с Даблдеком вверх.

Вознесшееся над особняком грубо склепанное, железное лицо Кали, мелькнув, утянулось вниз, сжалась в точку Дивья, в кривые черточки превратились трупы, поместье, уменьшаясь в размерах, быстро заплыло сплошным зелено-коричневым растительным ковром, и у Даблдека осталось только солнце.

Скоро шар отнесло к океану, и слабый хлопок револьверного выстрела потерялся среди стремящихся к индийским берегам волн.

Вера Камша

Треугольник ненависти[6]

– В нескольких милях отсюда живет старый негр. Хочу с ним потолковать. То, с чем мы столкнулись, выходит за пределы понимания белого человека. Черные в таких делах разбираются лучше.

И умер Петро.

Дверь кофейни распахнулась, и Адам Шиманский, за глаза чаще именуемый Хлюпом, возрадовался. Гость – отличный повод не закрывать заведения, а значит, не подниматься в квартиру, где с самого утра распоряжается теща. Хлюп всегда любил праздники, а сочельник с запеченным карпом и подавно, но пани Янина портила все, к чему прикасалась, а прикасалась она ко всему. Пока был жив тесть, бедствие переносилось сравнительно легко, но весной случилось непоправимое, и чертова перечница принялась портить жизнь дочерям и зятьям. Рождество – праздник семейней не бывает, в это время по кофейням не сидят, а, значит, закрыть их до срока не в убыток, но Адам тянул и дотянулся.

Посетитель сбросил пальто, тускло блеснули чужие эполеты, однако Шиманский узнал бы гостя пана Бурульбашева и без них. Данилув – город немаленький, но худой, высокий подполковник был фигурой примечательной, и городские газеты не обошли его появление своим вниманием. Начитанный Хлюп помнил, что проведший всю жизнь на востоке русский состоятелен, холост и не переносит кофе по-венски.

Журналисты любят приврать и приукрасить, но на сей раз они написали истинную правду. Подполковник, его звали Сергей Юрьевич Волчихин, в самом деле любил крепкий кофе. Еще он любил жару, непривычные славянскому уху наречия и черные глаза, а вот угодливости и слякоти не терпел. Увы, в славном городе Даниэльберге, бывшем польском Данилуве и еще более бывшем червонорусском Данилове сырости и угодливости хватало. Электрический трамвай, телефоны и прочие выдумки сего никоим образом не искупали, но здесь была Ривка и здесь было дело. Единственное, подошедшее изрядно поистрепавшему здоровье подполковнику.

Девятнадцать лет из своих сорока четырех Сергей Юрьевич отдал диким азиатским краям. Счастье Серги-бея составлял риск, причем отнюдь не всякий. Сын небогатого тамбовского помещика, заядлого охотника и отъявленного задиры не находил удовольствия в драке ради драки, а к бретерам относился с презрением. Впрочем, задирать «тамбовского волка» желающих не находилось даже в провинциальном юнкерском училище. Товарищи балагурили и радовались жизни, Волчихин учился.

Проявляя недюжинные способности к экзотическим языкам, он по собственной инициативе выучил с дюжину, включая узбекский, и смог добиться назначения в отряд генерала Черняева. Неоднократно проникал во вражеский тыл в качестве лазутчика, поначалу вместе с опытными старшими товарищами, затем сам. Участвовал во взятии Ташкента и разгроме бухарской армии в Ирджарской битве, был дважды ранен и награжден двумя офицерскими георгиевскими крестами. В дальнейшем участвовал в походе против Хивинского ханства и, сумев проникнуть в Хиву, способствовал взятию города 29 мая 1873 года, за что был награжден уже Святой Анной и произведен в штабс-капитаны. После чего прогремел на весь Туркестан, набив морду старшему по званию, пытавшемуся влезть в гарем дружественного бека.