Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Правда, уже в пути туда до него доходили тревожные известия, но его уверенность, что мир не будет нарушен, была настолько велика, что он спокойно продолжал путь к морю. Только на последней станции он получил взволнованную телеграмму от своего королевича-регента, объявлявшую о полученном ультиматуме и призывавшую его немедленно вернуться в Белград232.

Такая же уверенность царила и среди правительственных людей Франции. В том же июле 1914 года, за 2-3 недели до войны, ее министр Бриан уверял сотрудника «Matin», что «Германия еще не сошла с ума и что поэтому войны не может быть».

Покорная предупредительность Сербии по отношению к Австрии уже известна. Таким образом, уверения противных сторон, что Сербия «желала войны и серьезно, по указке России, к ней готовилась», явно противоречат действительности.

В упрек Австрии необходимо также сказать, что, кроме нее самой, никто из европейских правителей в те именно дни совершенно не предполагал воевать.

Наш государь, как я уже сказал, находился тогда в Шхерах, Вильгельм II отдыхал в норвежских фиордах, Пуанкаре с полным спокойствием отправился с заранее оповещенными ответными визитами в Петербург, Стокгольм, Копенгаген и Христианию.

Сопоставляя эти обстоятельства, невольно приходит на ум, что Австрия очень ловко и, конечно, умышленно выбрала самое подходящее время для объявления своего ультиматума о наказании Сербии.

Она знала, что находившемуся среди открытого моря президенту Французской республики нелегко будет сноситься ни со своей страной, ни со своими союзниками.

Правда, в распоряжении этих последних оставался еще беспроволочный телеграф, но и против этого довольно ненадежного средства были приняты не только Австрией, но и Германией своеобразные меры.

Как показывают теперь архивные исследования, уже 14/27 июля 1914 года в 3 часа дня немецким телеграфным начальством было предписано своим подчиненным «помешать» радиотелеграфным сношениям между Францией и Россией «в форме, не нарушающей мира». Удивительные, жалкие меры, достойные тогдашних удивительных времен!

Итак, европейской войны как будто не хотели, этой войны так скоро не ожидали, ее очень опасались и, опасаясь, стремились переговорами в Гааге не дать ей возможности разыграться; а она все-таки наперекор всем желаниям и опасениям произошла, как произойдет и когда-нибудь снова, при существовании еще более могущественной Лиги наций, чем нынешняя, и разных конференций по разоружению.

Чтобы избегать ее возникновения на очень долгое время, повторяю, людям необходимо прежде всего разоружиться внутри себя, забыть прежние обиды и научиться довольствоваться малым.

К нашему отчаянию, такие вещи, легко усвояемые ныне каждым порядочным человеком, не даются всей совокупности наций. Даже отдельные народы, поднявшиеся в своих стремлениях порою до высоких человеческих идеалов, не в силах остаться им верными до конца.

Рано или поздно, но и у наиболее стойких цивилизаций мира неминуемо наступает упадок, теряется не только их нравственная сила, но и благородный племенной облик, а затем происходит все то, что за этим упадком следует и чем так богаты наши теперешние жалкие годы.

Культура, конечно, не цивилизация, но и она стремится подчинить себе многих, почти всех, то есть сделать себя доступной массам, а из-за этого, конечно, похвального стремления сама быстро распыляется, становится поверхностной и уже ни на что хорошее, действенное не способной.

Высшая культура – культура на всю жизнь, это опять-таки удел лишь немногих отдельных людей, недоступный длительной сборной жизни народов… Тяжело становится, когда думаешь об этом заколдованном круге, и, пожалуй, только в крепкой религиозной вере находишь облегчение и спокойствие.

Верить в «человечество» – как это заманчиво, но и как расплывчато и непрочно! Нет! Будем лучше с тобою верить только в отдельных благородных людей: они не принесут разочарований.

Человечество, как сказал еще Огюст Конт, «составляется больше из мертвых, чем из живых». Действительно, много славных людей, но не народов отдали свою жизнь за благо этого человечества, еще больше замучено своими же за старания остаться верными идеалам добра и справедливости. Перед этими немногими невольно преклоняешься. Но даже жертвы и страдания этих великих людей были все же бессильны двинуть человечество вперед.

1/5 людей земного шара, жившая еще недавно в достатке и довольстве и без помутнения разума и совести, живет снова сейчас, в ХХ веке, в условиях порою намного худших, чем во времена варварства.

Горькая мысль приходит при этом на ум: стоит ли народам возвышаться, чтобы затем так низко падать.

Конечно, благодаря тысячи мелких «случайностей» европейской войны могло бы и не быть, но к тысячи других, таких же ничтожностей и уловок, с удивительной легкостью толкнули людей на взаимное истребление.

Снова спрашиваю себя: значит ли это, что человечеству и впредь будет не под силу бороться хотя бы со своими военными страстями?

Ответ опять как будто напрашивается самый неутешительный. Во всяком случае, до тех пор, пока христианство будет исповедоваться государствами лишь наружно, а также будут иметься государства и не христианские, войны среди них будут существовать, и никакой иной силой их не предотвратить.

Без внутреннего разоружения простое отнятие от людей пушек, ружей, аэропланов, броненосцев и т. п. ни к чему новому, мирному и благородному, к несчастью, не приведет или приведет лишь временно. В конце концов, не имея усовершенствованного оружия и ядовитых газов, они схватятся за вилы, косы и топоры. Найдется сила (сомнительно), которая отнимет у них и это, они вооружатся, как Каин, камнем или дубиной. Отнимут от них и дубины, у них все же останутся зубы и кулаки…

Итак, война! Вспоминая то время, когда она началась, я поражен, насколько я, окончивший все же военную академию, плохо тогда разбирался в ее возможностях и ее огромных последствиях. Не только я, но и ученые «знатоки» военного дела, как и люди, посвященные во все тайны политики, финансов и военного министерства, не уступали мне в наивности своих выводов и своих мечтаний…

Впрочем, это бывало всегда в порядке вещей, объясняясь не только горячим патриотизмом, но и своего рода невольным подбадриванием. Никто не верил, что война продолжится более года, а многие убежденно, на основании теорий, примеров и разных денежных расчетов доказывали, что через 6 недель с нею непременно должно быть покончено.

Возможность затянутой, позиционной войны отвергалась совершенно как смешная в наше время. И все ошибались – как в размерах несчастья, так и в сроках.