Запретная Магия - Энгус Уэллс

Брахт, как Каландрилл и не сомневался, крепко держал слово, не тревожа больше блондинку своими домоганиями. Он обращался с ней крайне церемонно, что не раз вызывало у нее улыбку, на которую керниец отвечал тем же, глаза его говорили то, что язык сказать не отваживался. Слова Брахт выплескивал на Каландрилла, и частенько, когда они растягивались поваляться на солнышке или смотрели на звезды, рассыпанные по ночному небу, он заставлял себя терпеливо выслушивать хвалебные речи Брахта. У них это уже вошло в привычку. Неужели и он когда-то с таким же восторгом думал о Надаме, чье лицо ему сейчас было даже трудно вспомнить? Он вдруг понял, что она — часть той жизни, что он оставил позади. Эта любовь, если это действительно была любовь, а не обычное юношеское увлечение, принадлежала ко времени, которого больше не существовало. Он сбросил его с себя, как змея кожу, и, освободившись, переродился. А в этом он не сомневался. Редкие сожаления о том, что ему вряд ли придется увидеть свой дом, с лихвой восполнялись мыслями о том, что его ждет впереди. Секка славила Тобиаса. Да он никогда и не сомневался в том, что так и будет. К тому же Тобиас теперь — желанный муж Надамы, и если Билаф еще думает о своем младшем сыне и пытается через своих магов найти его, что же, он сам сделал выбор, когда ударил Каландрилла по лицу, укрепив его решимость.

Да, он переродился, он изменился. Даже физически. Тело его огрубело, мышцы окрепли от весел и меча; Брахт и гребцы научили его борьбе, и они частенько мерялись силами в товарищеских схватках, которые, как говорила Катя, очень популярны в Вану. Куара учила его стрельбе из лука, и он постепенно сравнялся в искусстве стрельбы острыми стрелами с наконечниками из рыбных костей с лучницами из Вану; частенько он танцевал со всеми вместе после охоты, воздавая хвалу солнцу на вануйском языке, который он с таким усердием учил. И это оказалось самым сложным. Но со временем он начал понимать простейшие фразы и вполне сносно объяснялся, если ему попадался терпеливый собеседник; он практиковался с Катей до тех пор, пока она, смеясь, умоляюще не поднимала руку и говорила, что ему нужен более терпеливый учитель, что, может, в Вану это будет сделать легче.

Он узнал много нового об этой загадочной стране, жалея только о том, что ему нечем записать свои познания. Пожалуй, отсутствие книг и письменных принадлежностей было единственным, о чем он сожалел. Но даже и это не особенно его угнетало, потому что он продолжал учиться. Он понял, что в Вану действительно нет конфликтов, подобных тем, которые сотрясают южные царства; что люди, составлявшие команду судна, у себя в стране казались странными: эти мягкие, с точки зрения Каландрилла и Брахта, люди у себя в стране имели репутацию чрезвычайно воинственных. Идиллия, да и только, мирный рай на земле, раздираемой честолюбием и междоусобицами. Но в одном он не был уверен. Катя лишь в общих чертах и с едва прикрытой неохотой говорила о святых, которые послали ее в это путешествие, и совсем ничего не рассказывала о богах. У него создалось впечатление, что богов в Вану нет, что вместо них там есть лишь некоторые абстрактные понятия, воплощения добра и зла, а не настоящие божества, как в Лиссе, Кандахаре или Эйле. Святые казались ему скорее мудрецами, нежели священниками, в равной степени озабоченными и физическим, и духовным благосостоянием народа. Брахту это оказалось понять легче, ибо древесный бог Куан-на'Фора редко подпускает к себе человека, и керниец продолжал настаивать на том, что появление биаха было вызвано неимоверной ложью Варента, которая потребовала вмешательства не меньшей силы, чем гадания святых Вану. Каландриллу пришлось этим удовольствоваться, ибо, как только он заводил об этом разговор, Катя начинала выражаться очень неопределенно, все время меняя тему; делала она это очень тонко, но не настолько, чтобы он не заметил. Он начал даже подозревать, что на ней лежит некий обет молчания. Он успокаивал себя тем, что, когда наконец они окажутся у нее на родине, он расспросит самих святых.

Предсказание Ребы не шло у него из головы: «Ты будешь много путешествовать и повидаешь такое, чего не видел ни один южанин, а может, вообще никто».

Подтверждение этому он встречал каждый день, пока они шли на север. Со времен Орвена сюда не забирался ни один корабль из Лиссе. К тому же Орвен не встречался с биахом и не дрался с демонами, по крайней мере он об этом не пишет; ему не приходилось видеть огненных существ, каких поднял Аномиус для сожжения Кешам-Ваджа. В Лиссе никто не бывал в стране Вану, а ему казалось, что это — земля обетованная, что там — цель путешествия, начатого в той, другой, жизни. А в том, что они с Брахтом и Катей доберутся до Тезин-Дара и отыщут «Заветную книгу», он уже не сомневался, и вера его укреплялась с каждым днем, приближавшим их к Гессифу.

Неожиданно, как им показалось, они вышли в открытые воды; джунгли постепенно пропали позади, и перед ними было только бескрайнее море. Судя по картам, они входили в огромный безымянный залив, отделявший Гаш от Гессифа, и еще через два дня пути они впервые увидели землю, к которой плыли так долго.

Картина путешественникам предстала безрадостная.

Как таковой, береговой линии здесь не было. Море и топь сливались воедино, и голубая морская вода окрашивалась у берега в коричневатые торфяные цвета. По поверхности плавали огромные зеленоватые острова водяных лилий, утыканные тут и там бледно-желтыми или лепрозно-бурыми цветами. Вдалеке от этих странных плавающих полей возвышались огромные серые мангровые деревья, поросшие мхом, а между ними лениво текли питавшие болота ручьи. День за днем картина эта не менялась, лишь изредка на монотонных полях водяных лилий они вдруг замечали что-то вроде камышей и тростников, вяло раскачивавшихся под горячим ветром, шелестя стеблями; от них исходил тошнотворный запах гнили. Они видели птиц в ярком оперении, и существ, в которых было что-то от пернатых, и ящериц с перьями, и чешуей, и с клювами как пилы; они видели болотных драконов, из шкуры которых изготовлялись латы для солдат Кандахара. Многие из них казались им обыкновенными бревнами среди лилий и тростника, но вдруг животные с ревом вздымались, обнажая пасти с неровными клыками и шлепая усаженными шипами хвостами по воде, и от этого со дна поднимался ил, расплывавшийся коричневыми пятнами среди белой пены. Самые маленькие из них по длине были в рост высокого человека, а самые крупные — в три раза больше человека; соленая вода океана, казалось, им была не по нутру, ибо, хотя некоторые и бросились было за проходящим судном, ни один не отважился заплыть подальше в море — они просто грозно рычали, прячась в тростнике и лилиях.