Россия нэповская - С Павлюченков

Переброска товаров в деревню тормозилась также финансовой слабостью кооперации, которая часто не имела денег, чтобы выкупить прибывшие товары. Крестьяне-пайщики, сытые зряшными посулами, неохотно давали авансы кооперации. Вот только один из случаев: на собрании пайщиков Вознесенского кооператива было объявлено, что мелитопольский райпотребсоюз получил 40 вагонов мануфактуры, но чтобы взять их требуется внести аванс в 1000 рублей наличными или же зерном. Таких денег у кооператива не было. Крестьяне же отказались авансировать деньги, не имея воочию товаров.

Один из выступивших середняков заявил: «Довольно нас дурить. Десять лет дурите, вы привезите нам мануфактуру и мы пойдем посмотрим и тогда будем покупать, а не выдуривайте какие-то авансы. А то, продай хлеб, внеси аванс, а тогда получится, что рубль пшеничка, а триста рублей бричка. Все равно пшеничку не выдурите»[1017].

Товары оставались лежать на станции или уплывали к частнику за взятки. К слову сказать, увеличение паевых взносов кооперации, являлось одной из мер, предусмотренных директивой Политбюро «О хлебозаготовках». Это была попытка финансово укрепить кооперативы за счет пайщиков.

Провал кампании по переброске товаров в деревню имел и другие причины. Политбюро упустило время, значительная часть хлеба уже ушла к частнику. Представителям власти крестьянин объяснял это просто: «Не знал, что на рынок везти запрещено». Да и, как признавал Микоян на июльском пленуме 1928 года, расчеты Политбюро относительно запасов хлеба в деревне оказались завышенными. Кроме этого, основными держателями хлеба к концу заготовительной кампании оставались зажиточное крестьянство и крепкое середнячество, а тех не интересовал тот дешевый ширпотреб, который государство направляло в деревню. Они стремились покупать строительные материалы, машины и потребительские товары высокого качества, которых отечественная промышленность практически не производила. Поэтому поступление товаров слабо изменило позицию зажиточных крестьян — основных держателей зерна.

Еще одной причиной неудач экономической кампании стало обесценение денег — неизбежное следствие товарного голода и обильной эмиссии. Крестьяне, может быть и не отказывались бы покупать товары за деньги, но не в обмен за хлеб. Истинная ценность денег и хлеба была им хорошо известна: «Есть хлеб — есть и деньги», «Я хлеб продам, а что я буду делать с деньгами, когда на них ничего нельзя купить. Пусть лучше хлеб лежит»[1018].

В начале 1928 года Политбюро предприняло попытку облегчить крестьянскую денежную кубышку и тем самым заставить их продавать зерно. Программа экономических мер — директива «О хлебозаготовках» требовала от Наркомфина взыскать все задолженности с крестьянства. Состоялись массовые кампании по сбору недоимок, распространению государственных займов, кампания по самообложению[1019]. Естественно, что добровольно отдавать деньги никто не хотел и не собирался: «Если силой — берите корову, если добровольно — идите к черту!» — так крестьянин встречал сборщиков[1020]. Кампания по выкачке денег из деревни хотя и пополнила госбюджет, но на ход хлебозаготовок повлияла слабо. Основные держатели денег и хлеба, зажиточные и середнячество, как правило, недоимок не имели. Бедняки и маломощные середняки, те, у кого были задолженности по выплате налогов и сборов, не имели ни денег, ни хлеба.

Экономические меры в битве за хлеб не приносили желаемого результата. Не исключено, что их эффект сказался бы позже, но руководство страны не считало возможным ждать. С конца декабря 1927 года, почти одновременно с экономическими мерами, начались репрессии. Они прокатились по стране двумя волнами. Их первыми жертвами стали частные торговцы, заготовители и скупщики, а затем, с конца января 1928 года и крестьяне, державшие хлеб.

Массовые репрессии явились результатом стремления власти быстро получить хлеб и безуспешных попыток выиграть соревнование с частником на экономическом поле. Частное предпринимательство по заготовке, продаже хлеба и других товаров, представляло собой огромный и сложный механизм, который работал вне контроля правительства по законам рынка. Главным козырем частника были более высокие заготовительные цены, нежели у государства. Он уводил товар «из под носа» государственных органов. По словам заместителя председателя ОГПУ Ягоды, в октябре 1927 года на кожевенном рынке частник давал цену, которая на 50–100 % превышала государственную, на шерстяном рынке — на 200 %. Аналогичным было положение на мясном и зерновом рынке[1021].

Но частник «бил» государство не только ценами. Быстрота и оборотливость представляли важные преимущества частника на фоне бюрократии и неразберихи в действиях государственник органов. Руководство страны хотело получить хлеб, а вместе с тем крестьяне часами, порой сутками, простаивали у ссыпных пунктов, чтобы сдать его государству. Бюрократический аппарат мог гонять крестьян с одного ссыпного пункта на другой, из района в район. Частник же действовал без волокиты, через агентуру скупал зерно по деревням и рынкам, перемалывал в муку (частные заготовители нередко являлись совладельцами мельниц) и отправлял торговцам. Те продавали товар по высокой цене, а деньги вновь пускали на заготовительный рынок. Скупкой хлеба занимались и зажиточные крестьяне. Кроме того, огромное количество «простых» граждан — неистребимых мешочников, также небольшими партиями скупали хлеб, сами перевозили его или же отправляли ящиками по почте под видом вещей.

Государство пыталось ограничивать частника экономическими мерами: регулировало и ограничивало перевозки частных грузов, повышало тарифы, налоги, запрещало повышать установленные для заготовок (конвенционные) цены. Однако неповоротливой бюрократической государственно-кооперативной машине было трудно успешно соперничать и контролировать всю эту безбрежную крупную и мелкую деятельность. Конкуренция разворачивалась явно не в пользу государства, хлеб уходил в закрома частника.

Частник активно действовал и на потребительском рынке. Существовали легальные пути получения товара: собственное производство, мелкооптовая закупка товаров у госпромышленности, скупка продукции у кустарей и прочее. Кроме того, частный торговец находил множество нелегальных путей выкачивать товар из государственной и кооперативной торговли: за взятки получал товар из под прилавка, через подставных лиц использовал паевые кооперативные книжки (настоящие и липовые), скупал товары у членов кооперативов. В очередях у магазинов всегда толкались агенты частных торговцев из нанятых безработных. Частник также скупал у крестьян талоны о сдаче хлеба, которые давали право на покупку промтоваров.

На рынке частник продавал свой товар втридорога, полученные барыши вновь пускались в оборот. Правительство пыталось сбить доходы частника и прекратить разбазаривание скудного и столь необходимого для обеспечения заготовок товарного фонда. Сокращалось снабжение частных производителей и торговцев сырьем и продукцией промышленности. Было запрещено «взвинчивать» цены, превышать, так называемые, лимитные цены, установленные государством для продажи промышленных товаров[1022]. Но закон не останавливал предприимчивых дельцов в условиях товарного голода, идеальных для получения барышей. В результате, частник отбивал у государства денежные, сырьевые, товарные ресурсы, наживался на просчетах и слабости государственно-кооперативных органов. Он обеспечивал потребителя, а не нужды индустриализации. Чем успешнее действовал частник, тем сильнее становилось желание расправиться с ним силой. Экономическая несостоятельность обращала в сторону внеэкономических методов, насилия.

Массовые репрессии против частника, проводившиеся в 1927/28 году, были детищем не только Политбюро, а явились результатом санкций сверху и самочинных действий местных властей. В октябре 1927 года ОГПУ обратилось в Совнарком с предложением «об оказании репрессивного воздействия на частников, срывающих заготовку продуктов и снабжение населения по нормальным ценам». При этом ОГПУ информировало, что на мануфактурном рынке из-за остроты положения «административные мероприятия» уже начали проводиться[1023]. В то же самое время, как свидетельствуют сводки ОГПУ, пессимизм и пораженческие настроения все более охватывали местное руководство, которое отчаялось получить хлеб у крестьян в добровольном порядке. Исчерпав просьбы и уговоры, местные власти стихийно переходили к мерам общественного воздействия. По мере ухудшения хода заготовок и усиления нажима со стороны Москвы выполнить план во что бы то ни стало, у местного руководства зрела готовность перейти к откровенным репрессиям. Начинались обыски и изъятие хлеба, возрождались заградительные отряды, которые задерживали крестьян, когда те, недовольные государственными ценами, пытались увезти хлеб с приемных пунктов назад, домой. В адрес Политбюро, ОГПУ, Совнаркома, Наркомторга шли просьбы от местного руководства разрешить «административное воздействие на кулаков, хотя бы в виде арестов наиболее крупных держателей хлеба»[1024]. Комбедовские настроения бедняков усиливал этот нажим. Таким образом, почва для репрессий была подготовлена к моменту, когда ОГПУ с санкции Политбюро начало проводить массовые аресты и конфискации.