Смута - Ник Перумов

его ученики и «посвящённые», Миша, Паша и Стас, потащили Юльку к каким-то стендам, «словно ведьму на костёр». Все говорили разом, трясли её и дергали, пока наконец не вмешалась бабушка и не разогнала всех по местам.

Да, здесь, в Ленинграде, не прошло и минуты. Точнее, не прошло и тридцати секунд. Никто ничего не понял, Юлька просто встала и пошла, в неё вцепился Игорёк, а потом они оба исчезли. Никаких тебе «порталов», вообще ничего. И наблюдать за ними было невозможно. Однако все не успели даже как следует испугаться, потому что пропавшие объявились обратно — правда, в совершенно иной одежде.

После этого они все отправились домой к Онуфриевым — Миша, Паша и Стас заявили, что немедля умрут, если не услышат самого подробного рассказа о случившемся.

…Они долго, бесконечно долго пили чай с булочками, распространявшими по всей квартире упоительный запах корицы, а Юлька с Игорьком рассказывали, сменяя друг друга.

Стаса и Мишу больше всего интересовал сам перенос; Паша дернулся было сперва что-то записывать, но Мария Владимировна это заметила, и карандаш с блокнотом у провинившегося немедля конфисковала.

И потом, когда ученики профессора отбыли по домам, тут же затеяв новый спор об «источнике энергии переноса» и «уравнениях эфира», чета Онуфриевых снова слушала рассказ путешественников, только теперь уже — про саму жизнь.

Бабушка слушала Юльку, её девчоночьи рассказы про мороженое, сладости, магазины, наряды; слушала, прикрыв глаза, и улыбалась. Дедушка слушал тоже, переспрашивал, потом достал вдруг старую-престарую, потёртую, пожелтевшую тетрадь, где выцветшими фиолетовыми чернилами шли какие-то записи, полистал, стал спрашивать, а не видели ли Юлька с Игорем такие-то и такие-то магазины в таких-то и таких-то местах и, когда ребята дружно кивали, радовался, словно ребёнок.

— Всё подтверждается. Всё сходится, — повторял он, делая пометки в уже новом, современном рабочем журнале. — Потоки очень, очень инерционны, инерционность просто потрясающая, несмотря на такие перемены!..

— Да, я это Юленьке как-то тоже объясняла, — заметила бабушка.

— И вот совершенно новая тема — временные интервалы пребывания!.. — профессор лихорадочно что-то записывал. — А ведь мы исходили, помнится, из линейности, одномерности и равной скорости течения. А получается, что… куда более сложная картина получается!.. — и карандаш его вновь стремительно нёсся по бумаге, оставляя затейливую вязь математических символов, греческих букв и прочего, из чего Юлька узнавала только плюсы да минусы. — Ребята вот спорили насчёт энергии переноса… откуда, мол, берется у такой, как наша Юленька… и уж не в разной ли локальной скорости потока, создающей локальные же напряжения… — дедушка Игорька бормотал себе под нос что-то, сделавшееся под конец совершенно неразборчивым, лихорадочно заполняя размашистыми формулами одну страницу за другой.

— Николай Михайлович ушёл в себя, — усмехнулась бабушка. — Не будем ему мешать, дети.

— А ведь выходит-то, что кадеты добились успеха, — осторожно сказал Игорёк. — Они хоть и не помнили никаких подробностей, но так, по обрывкам…

— Тоже, кстати, интересный феномен с блокировкой памяти, — кивнула бабушка. — Я бы отнесла его на побочные эффекты петлистой структуры континуума, похоже, правы были Николай Михайлович мой со Стасом, что структура именно петлистая…

— Да я не про то, ба! Я про то, что, если кадетам удалось всё — то, значит, можем мы-таки ждать изменений?

— Дорогой мой, ну, я же говорила, бесчисленное множество раз…

— Так-то теория, ба! А теперь у нас практика!

Бабушка вздохнула.

— Не знаю, дорогой мой. Вот Юленьке пыталась объяснить, да и поняла, что сама путаюсь. В единый миг иного мира у нас не настало. «Слава КПСС» как на всех углах висела, так и висит. Амальгамация, слияние потоков… не знаю, не знаю. Ум за разум заходит.

— А что, если ничего и не случится? — подала голос Юлька. — Что, если всё так и останется?

— Инерция потоков, деда сам сказал, — солидно подхватил Игорёк.

— Тогда, — медленно сказала бабушка, — у нас останется только один выход.

И выразительно посмотрела на Юльку, да так, что та задрожала.

— Твой талант, милая моя девонька, нуждается в развитии и огранке. Коль и впрямь у тебя этот великий дар — быть проводницей между потоками, ходить меж ними, словно по вагонам поезда — то, может, ты поможешь нам с Николаем Михайловичем там очутиться? Взглянуть ещё хоть разок на город нашей юности… как раз я тогда в гимназию ходить начинала, приготовительный класс, затем первый…

— Э, э, ба, что это ты говоришь такое? — всполошился Игорёк. — А как же я?

— У тебя, мой дорогой, родители есть, — строго сказала бабушка.

— Ну да… — отвернулся мальчишка. — Мама в одной экспедиции, папа в другой… уж забыл, когда последний раз их видел-то!

— В экспедиции, да, — строго сказала Мария Владимировна, но Юлька вдруг подумала, что как-то не слишком уверенно она это произнесла, пряча неуверенность за показной строгостью.

Интерлюдия 3.2

— Ты там был. Но для тебя, милый внук, это просто захватывающее приключение. Как там говорил Буратино? «Страшные приключения и ужасные опасности»? Вас, мальчишек, хлебом не корми, дай это пережить. А для меня, дорогой, это моя молодость. Детство. Улицы, что до сих пор помню. Вот и хочу, хоть разок… снова на это всё посмотреть. Там ведь, милый мой, мои мама с папой живы. И я — маленькая — там где-то хожу. — Голос её дрогнул.

И наступила тишина.

— Так ведь я ж не могу так просто… по своему желанию… — пролепетала Юлька.

— Сможешь, — непреклонно сказала бабушка. — Талант твой пробудился. Теперь дело пойдёт, вот увидишь.

— Э, ба! Ты только смотри, там же всё равно не останешься! — проницательно выпалил Игорёк. — Обратно сюда вынесет!

— Вот и хорошо. К тому же, дорогой, если здесь время почти что стоит, пока ты там— так в моём возрасте это особенно важно. — Бабушка уже улыбалась. — Ну, а теперь — спать! Мы и так вас замучили.

Жизнь изменилась разом, круто и необратимо. Куда больше, чем после того, как в Юльке открыли это самое «чувствование». Паша, Миша, Стас, «Эн-Эм», как звали они профессора Николая Михайловича, бабушка — все трудились, не покладая рук. Без конца заставляли Юльку лежать, обвешав всю её электродами. То и дело ей приходилось «мысленно открывать ворота», подробно представлять и вспоминать, «как оно всё было». Грелись паяльники, шипела канифоль, паялись новые схемы, и одновременно выполнялись какие-то «темы», писались отчёты…

И так прошло лето.

И, пожалуй, единственное, что стоило, по мнению Юльки, упоминания, стала новая её школьная форма — не из магазина, топорщащаяся, сидящая кое-как, а шитая на заказ, у частного мастера, у Исаака Соломоновича, дородного и добрейшего, что возился с Юлькой так, словно предстояло ей в этой форме выходить на самое меньшее на сцену Кремлевского дворца съездов. И платье