Далекие горизонты - Роберт Силверберг

Маленький колесный аппарат нес троих людей по полоске голой поверхности Пути — тусклой, бронзово-медного цвета. Неясно было, из какого она состоит вещества. Трение здесь отсутствовало. Держась на курсе при помощи небольших воздушных выхлопов из дюз по бокам машины, отряд наконец достиг широкого плоского острова из материала, похожего на стекло. Сразу же за ним стояли знаки, предупреждающие о близости демаркационной линии.

Как и было оговорено, силовые линии переключились на низкую активность, «прямо перед путешественниками открылся выход — прозрачное темное пятно на бледно-зеленом поле. Олми ощутил некоторое облегчение: он слегка сомневался в том, что Енох согласится помочь им или что Пласс удастся ее к этому принудить. Аппарат прокатился через проем. Они пересекли защиту, и поля за их спиной снова сомкнулись.

Здесь поверхность Пути покрывала песчаная почва. Автопилот отключил воздушные дюзы, и машина прокатилась вперед еще метров двадцать. Герметичные костюмы уже начинали причинять неудобство. Они были старыми, и хотя старались облегать тело наилучшим образом, функционировали далеко не идеально. Впрочем, еще несколько недель они продержатся, восстанавливая газы, жидкости и сложные молекулы, возвращая в тело жидкость через введенные в артерии трубки и тем же путем обеспечивая ему минимальное питание.

Олми сомневался в том, что костюмы понадобятся на срок больший, чем несколько часов.

Близняшки не придавали значение неудобствам и сосредоточили внимание на бреши. Вне пределов пирамиды казалось, что брешь заполнила собою все небо: еще пара километров — и она окажется почти прямо над головой. Отсюда было видно, что похожие на волосы завитки скручивающихся мировых линий уже приобрели мерцающий зеркальный отсвет, как полоски ряби под ветерком на озерной глади.

Настоящее лицо Земли Ночи открывалось постепенно. Сперва под колесами машины появились черные, смешанные с песком рассыпчатые каракули. Датчики гермокостюма — их показания высвечивались прямо в левый глаз Олми — отразили снижение атмосферного давления за демаркационной линией на несколько миллибаров, Температура не менялась, оставаясь чуть выше нуля по Цельсию.

Они свернули налево, на запад, и оказались возле дороги, которую Олми видел с вершины пирамиды. По словам Пласс, эта дорога использовалась аппаратами для перевозки сырьевых материалов от первых врат, открытых Енох. Эта же дорога вела к садику, который Пласс обрабатывала с мужем. Через несколько минут, отъехав примерно на три километра от «Редута», путешественники миновали небольшой холм, мешавший обзору, и обнаружили остатки садика.

Подъема высотой в каких-нибудь пятьдесят метров хватило, чтобы скрывать то, что было, вероятно, наиболее ранними плодами усовершенствования. Олми еще сомневался, верит ли он в альтинг, но произошедшее в саду и на остальной Земле Ночи лишало любое сомнение оснований. Деревья в юго-западном углу небольшого быстрорастущего фруктового сада низко расползлись по земле и светились, как тело Номера 2, а те немногие, что остались стоять, постоянно дрожали, как мелькают странички в детской книжке-«мультяшке». Все остальное просто превратилось в искрящийся прах. В центре, правда, стоял холм коричневого цвета, испещренный яркими зелеными и красными пятнышками; на вершине холма, повернувшись на юг и не глядя ни на кого в отдельности, высилось трехметровое лицо с зеленой кожей. Сверху и до подбородка его рассекали трещины. Лицо не двигалось и не проявляло никаких признаков жизни.

Из праха взлетали облачка пыли — мельчайшие фонтанчики, вырывающиеся из недр этого смешения реальностей. Прах менял форму, сглаживая свежие кратеры. Казалось, что у него есть какая-то своя цель, как и у всего остального в саду, кроме лица.

Разрушение и усовершенствование; одна форма жизни уничтожена — вскормлена другая.

— Это раннее, — сказала Карн, глядя на неестественное переплетение блестящих темно-зеленых листьев, растянутых во все стороны и завязанных в невообразимые узлы. — Оно не соображало, с чем имеет дело.

— Как будто оно вообще когда-то соображало, — произнес Олми, отметив про себя, что Карн говорила так, будто в действительности существует какая-то главная направляющая сила.

Расп одернула сестру:

— Читала ведь в учебниках по устранению неисправностей ворот: геометрия — живая ткань реальности. Если перемешать константы, получится…

— Мы поклялись не обсуждать неудачи, — возразила Карн, но без всякого энтузиазма.

— Мы едем вдоль худшей из неудач, — сказала Расп. — Все дело в перемешанных константах и искаженной метрике.

Карн пожала плечами. Олми подумал, что это, вероятно, не имеет значения; наверное, Расп, Карн и Пласс в действительности не расходились во мнениях, просто говорили в разных системах терминов. То, что они увидели вблизи, не было случайным перераспределением; здесь чувствовалось наличие цели.

Поверх рядов дрожащих деревьев и живых слоев праха раскинулось мертвое, вывернутое небо. Из омерзительной иссиня-черной язвы со зловещей густо-красной каймой стремительно изливалась завеса темноты, проносящаяся над Землей Ночи, как дождь под движущимся атмосферным фронтом.

— Волосы матери, — произнесла Карн и крепко сжала свой ключ. Костяшки пальцев побелели.

— Она играет с нами, — выговорила Расп. — Наклоняется над нами, размахивает волосами над кроваткой. Мы тянем к ним руки, а она убирает волосы.

— Она смеется, — сказала Карн.

— Потом отдает нас… — Расп не успела закончить.

С легким скрипом машина резко свернула в сторону перед внезапно появившимся разломом, которого секунду назад не существовало. Вверх из разлома взлетели белые фигуры, человекообразные, но рыхлые, как грибы, и лишенные черт. Казалось, они одновременно и были чем-то вытолкнуты, и вылезли сами. Теперь они лежали на песчаной, покрытой черными полосами почве, будто бы приходя в себя после рождения. Затем человекообразные фигуры поднялись, быстро и даже грациозно побежали по неровному ландшафту к деревьям и принялись вырывать их с корнем.

Таких рабочих Олми и видел с пирамиды. На незваных гостей они не обратили внимания.

Щель закрылась, и Олми дал машине задание ехать дальше.

— Мы такими станем? — спросила Карн.

— Каждый из нас станет сразу множеством таких, — ответила Расп.

— Приятно было узнать! — сардонически заметила Карн. Вращающиеся впереди тени придавали земле размытый и безумный характер — как при несфокусированной покадровой съемке. Только главные ориентиры не менялись от порывов метафизических исправлений: Наблюдатель, из немигающего глаза которого все еще тянулся бледный луч, Замок со своим невидимым гигантским обитателем и стела, окруженная лесами и толпами белых фигур, работающих прямо под брешью.

Олми приказал аппарату остановиться, но Расп схватила его за руку.

— Едем дальше. Отсюда мы ничего сделать не сумеем. Олми широко ухмыльнулся и откинул назад голову; потом состроил гримасу, как обезьяна из доисторического леса, — показал этому безмерному сумасшествию зубы:

— Дальше! — упрямо сказала Карн.

Машина покатилась вперед, подскакивая на острых выступах, которые какая-то сила через равные промежутки затолкала в песок.

Послышались новые звуки, заглушившие шипение меняющих положение мировых линий. Они были похожи на симфонию скребущих и стучащих метел. Олми подумал, что вопль, поднимающийся от башни и Замка, мог бы быть песнью горящего леса — если бы деревья могли петь о своей боли. Тысячи белых фигур издавали тысячи разнообразных звуков, словно безуспешно пытаясь заговорить друг с другом. Слышались ничего не выражающие речи, монотонная бессвязная чушь, попытки передать чувства и мысли, которых в действительности у них быть не могло…

До этого момента тело посылало Олми постоянные волны страха. Он старался держать себя в руках, но о страхе не забывал; забыть было бы бессмысленно и неправильно, потому что именно страх напоминал ему о том, что он пришел из мира, обладающего смыслом, объединенного и последовательного — из мира, который действовал и существовал.

И все же страх был несравним с тем, что они видели перед собой, и не мог служить адекватной реакцией. Такую угрозу тело просто не подготовлено вынести. Позволь Олми себе закричать, он бы не смог закричать достаточно громко.

«Смерть, с которой все мы знакомы, — сказал он себе, — это завершение чего-то существующего; здесь смерть станет ужаснее, чем ночной кошмар, ужаснее, чем ад, создаваемый воображением для врагов и неверных».

— Знаю, — сказала Карн, и ее руки, державшие ключ, затряслись.

— Что знаешь? — спросила Расп.