За правое дело - Василий Гроссман

Когда под утро с двумя тяжелыми узлами, перекинутыми через плечо, поддерживая жену, несущую на руках завернутую в одеяло девочку, Новиков подходил к недостроенным длинным баракам, мимо проехала груженная мебелью и домашней утварью трехтонка. Он сразу догадался, чья это мебель.

С тех пор с Язевым у него долгое время не было прямых столкновений, но чувство нелюбви к нему не проходило, и он собирал в памяти все подтверждавшее эту неприязнь: черствость его к людям, жалобы рабочих на то, что к начальнику не добиться, а если добьешься, все равно толку не будет — откажет и еще нашумит, крикнет секретарше:

— Зачем по мелким бытовым вопросам ко мне пускаете, война, что ли, кончилась? Почему вы не приходите посоветоваться, как производительность труда повысить?

На производстве, известно, есть малый процент людей, которые любят без дела морочить начальников своими пустыми просьбами, а большинство уж если пойдет просить о чем-нибудь заведующего цехом или директора, то по самой уж крайней необходимости. И человек, понимающий рабочую жизнь, знает, как важны эти пустые с виду просьбы: дать записку в детсад, чтобы приняли ребенка, перевести из холостого общежития в семейное, разрешить пользоваться кипятком в котельной, помочь старухе матери перебраться из деревни в рабочий поселок, открепить от одного магазина и прикрепить к другому, который поближе от квартиры, разрешить не работать день, с тем чтобы отвезти жену в город на операцию, приказать коменданту дать угольный сарайчик. Кажутся эти просьбы действительно мелкими и нудными, а от них ведь зависит и здоровье, и спокойствие души, а значит, и производительность труда.

[Новиков, вглядываясь в красивое, спокойное лицо Язева, все покряхтывал: может быть, и толковый он начальник, а душа не лежала к нему.] {258}

И сейчас Новиков тихонько сказал Маше:

— Сядь с этой стороны,— и пересадил девочку таким образом, чтобы светлые, холодные глаза Язева не видели ее.

Уполномоченный ГОКО Георгий Андреевич проговорил:

— Товарищ Новиков, кое-какие вопросы к вам будут.

Генерал очень шумно вздохнул и произнес:

— Вопрос один — нужно возможно быстрей вскрыть новый пласт и пустить в эксплуатацию.

Он навалился грудью на стол и, глядя в упор на Новикова, произнес:

— Мы досрочно закончили строительство завода, определяющего выпуск бронепроката, выпуск танков. По плану уголь и кокс должны нам давать вы. А вы не даете. Ваш уголь нам нужен сегодня, а вы еще не ввели шахту в эксплуатацию. Опоздали.

Язев проговорил:

— Мы не отстали от плана, мы перевыполняем его. Шахта будет сдана в эксплуатацию в намеченный планом срок. Так ведь я говорю, Илья Максимович? — обратился он к директору треста Лапшину.— Я от вас план получил, я по плану работал, я план выполняю.

Лапшин утвердительно кивнул:

— Работы идут в рамках графика. Шахта план не сорвала,— и раздраженно сказал генералу: — Так ставить вопрос нельзя, товарищ Мешков! Есть объективная документация, утвержденная директивными органами. Как будто так, Иван Кузьмич?

И он вопросительно посмотрел на секретаря обкома по промышленности.

Секретарь обкома ответил:

— Так-то так, но вот получилось — от Мешкова отстали, ему кокс действительно сегодня нужен.

— Я прекрасно это понимаю,— сказал Лапшин,— кто же виноват, однако? То мы перевыполнили план, то, выходит, не выполнили.

— Кто виноват? — переспросил Мешков и тяжело поднялся во весь свой богатырский рост, развел руками и сказал: — Выходит, что Мешков виноват! Так, что ли? Кругом я виноват! А со мной вместе виноваты и землекопы, что рыли котлованы, и бетонщики, и каменщики, и монтажники, и наладчики, и штамповщики, и клепальщики, и сварщики — весь рабочий класс, так, что ли, выходит? Что же смотреть, товарищ Язев и товарищ Лапшин, под суд нас и отдавайте, раз мы виноваты в том, что завод построили вдвое быстрей, чем предусмотрено планом!

Язев поморщился, глядя на лица участников заседания, и проговорил:

— Товарищ генерал, вы, может быть, Героя Соцтруда получите, а с нового пласта угля вам шахта сегодня все же дать не может. Вот рабочий, старший бригадир, проходчик, спросите его, люди вкладывают себя целиком в работу, а больше дать они не могут, потому что они все же люди. Не может шахта дать сегодня уголь.

— А когда сможет? Я сегодня и не прошу.

— В соответствии с планом — ввод в эксплуатацию в конце четвертого квартала сорок второго года.

— Нет, это не пойдет,— сказал секретарь обкома.

— Тогда скажите, что делать? — спросил Лапшин.— План не с потолка взят, в соответствии с ним построен весь график работ, обеспечение рабочей силой, материалами, продснабжением! Я с Язева спрашиваю, но ведь я не смогу обеспечить его квалифицированными кадрами. Это надо прямо сказать. А где он их сам возьмет? В тайге? Нет у треста бурильщиков, врубмашинистов, крепильщиков. А если бы и были они, Язев их не обеспечит перфораторами, электросверлами. А были бы перфораторы и электросверла добавочные, его все равно будет лимитировать недостаточная мощность компрессора и электростанции. Вот и скажите, что тут делать?

Георгий Андреевич снял очки и, прищурившись, посмотрел на стекла.

— Вы тут, товарищи угольщики,— сказал он,— вы тут все время ставите вопросы, которые уж ставились властителями дум революционной интеллигенции в девятнадцатом веке: «Кто виноват?», «Что делать?»

Он надел очки, оглядел всех вдруг ставшим хмурым острым взглядом и сказал:

— О том, кто виноват, в нынешнее время нам говорит прокуратура, а чтобы зря не беспокоить ее, давайте определим новые сроки ввода нижнего горизонта шахты в эксплуатацию. План у нас один и очень прост: отстоять независимость Советского государства.— Сердито, злым голосом он добавил: — Вам понятно это? Простой план. Не с потолка взят. Извольте в соответствии с ним перестроить свой график.

В это время вошла, громко скрипя кирзовыми ботинками, старуха уборщица, внесла чайник и стаканы.

Георгий Андреевич, обращаясь к секретарю парткома Моторину, неожиданно сказал:

— Накурили мы здесь жутко,— и спросил: — Может, пойдешь, девочка, с тетей?

Маша совсем затосковала, слушая споры о горизонтах, перфораторах, электросверлах и компрессорах… Сколько уж раз слышала она разговоры отца с приятелями обо всем этом: «Где возьмешь крепильщиков… в компрессоре нет мощности… по такой породе нужно тяжелым перфоратором работать…»

Она протянула руку уборщице, пошла с ней, но в дверях остановилась, мгновение глядя на отца, словно усомнилась в своих правах и желала вновь утвердить их.

Со странным чувством слушал Новиков шедший в кабинете Язева разговор. Казалось, что Язев как раз и говорил о том, о чем хотелось самому Новикову сказать. Но сейчас Новиков не соглашался с тем, что говорил Язев. Он понимал, что Язев, говоря о тех усилиях, которые тратят рабочие для выполнения плана, по существу имел в виду лишь свой спор с генералом, директором военного завода[, до измученных рабочих ему не было дела].

Язев вдруг повернулся к нему и сказал:

— Давайте спросим товарища Новикова, одного из лучших наших проходчиков, каково ему работается, имея в помощниках и сменщиках колхозников, никогда не работавших на шахтах, а тем более на шахтных проходках, домашних хозяек и парнишек — учеников ремесленного училища? Давайте спустимся в шахту, посмотрите, как работает вот такой Новиков, ведь он чудеса теперь делает, чудо в полном смысле слова! Поглядели бы вы на уборщиков породы, на откатчиц, вот одна из них ко мне приходила — жена погибшего на фронте совслужащего, горожанка, никогда в жизни, видимо, не работавшая не то что в шахте, а на огороде, в саду! Что с нее спросишь? Все это надо учесть, Георгий Андреевич. Вы сами дали высокую оценку моей работе, и ГОКО отметил ее. Если я берусь выполнить план, то я его выполняю. Вот поэтому я и не боюсь снова поставить перед вами этот вопрос. Пусть наш передовой рабочий скажет.

Новиков увидел, что Георгий Андреевич нахмурился, слушая Язева, а тот вдруг резко добавил:

— И скажу вам прямо, Георгий Андреевич, меня агитировать не надо. Я-то уж знаю, какая война сейчас идет. В первый же день, когда в декабре сорок первого года в жестокий мороз на снег разгрузился здесь первый эшелон, я прямо и ясно сказал людям, что война требует от них жертв. И я-то уж умею со всей непоколебимостью напомнить об этом людям.

Мешков тоже повернулся к Новикову и сказал с какой-то новой интонацией, которая бывает в разговорах людей, связанных давней дружбой, определяющей простоту этих отношений:

— Ох, товарищ Новиков, но ведь наши-то цехи такие же люди строили: и кадровые, и вербованные, и домохозяйки. Да касайся это меня лично, стал бы я так волноваться и добиваться. Ведь новые танковые корпуса формируются! Приезжал ко мне недавно командир такого нового формирования! — И совсем уж неожиданно, протяжно произнес: — Ведь это, боже мой, боже мой, что зависит от этого, а мне директивные органы говорят: добейся! Разве я не понимаю, что Язев веские, правильные вещи говорит. Но ведь нужно!