Анж Питу - Александр Дюма

Безмолвное оцепенение сковало всех трех действующих лиц этой сцены; они молча переглянулись.

Это и вправду был Жильбер: он привез печальные вести, как и предвидел Шарни.

Он быстро спешился, быстро взбежал по лестнице и все трое – королева, Андре и Шарни – с беспокойством посмотрели на дверь, в которую доктор должен был войти, но дверь не открывалась. Они застыли в тревожном ожидании.

Вдруг открылась дверь с противоположной стороны и вошел офицер:

– Ваше величество, – доложил он, – доктор Жильбер, который приехал к королю по важному и не терпящему отлагательств делу, просит вас принять его, поскольку король час назад уехал в Медон.

– Пусть войдет! – сказала королева, пристально глядя на дверь твердым, жестким взглядом.

Пока Андре отступала назад, чтобы найти поддержку у мужа и опереться на его крепкую руку, на пороге появился Жильбер.

Глава 52.

ДЕНЬ 5 ОКТЯБРЯ

Окинув взглядом участников только что описанной нами сцены, Жильбер почтительно приблизился к Марии-Антуанетте:

– Позволит ли мне королева в отсутствие ее августейшего супруга сообщить ей вести, которые я привез?

– Говорите, сударь, – сказала Мария-Антуанетта. – Видя, как быстро вы скачете, я собрала все свое мужество, ибо заподозрила, что вы привезли дурную весть.

– Разве было бы лучше, если бы дурная весть застала вас врасплох? Зная о том, что ей грозит, королева, с присущим ей здравым смыслом и верным суждением, пойдет навстречу опасности и тогда, быть может, опасность отступит перед ней.

– Говорите же, сударь, в чем эта опасность?

– Ваше величество, семь или восемь тысяч вооруженных женщин вышли из Парижа и идут в Версаль.

– Семь или восемь тысяч? – презрительно переспросила королева.

– Да, но они будут останавливаться по пути и, быть может, когда они придут сюда, их будет уже пятнадцать или двадцать тысяч.

– И что они собираются здесь делать?

– Они хотят есть, ваше величество, они идут просить хлеба у короля.

Королева посмотрела на Шарни.

– Увы, ваше величество, – сказал граф, – мое предвидение сбылось.

– Что же делать? – спросила Мария-Антуанетта.

– Прежде всего предупредить короля, – сказал Жильбер.

Королева резко обернулась.

– Короля! О, нет! – воскликнула она, – зачем волновать его?

Это был крик души. В нем проявилось мужество королевы: себя она считала сильной, но в муже боялась встретить слабость и не хотела, чтобы ее видели посторонние люди.

Но был ли посторонним Шарни? Был ли посторонним Жильбер?

Нет, напротив, само Провидение послало одного из них защищать королеву, другого – защищать короля.

Шарни ответил разом королеве и Жильберу; поступившись гордостью, он вновь обретал всю свою власть.

– Ваше величество, – сказал он, – господин Жильбер прав, нужно предупредить короля. Короля любят, король выйдет к женщинам, обратится к ним с речью, и это их обезоружит.

– Но кто возьмется предупредить короля? – спросила королева. – Дорога несомненно перекрыта, и это опасное предприятие.

– Король в Медонском лесу?

– Да, и если, что весьма вероятно, дороги…

– Я солдат вашего величества… – просто прервал Шарни. – А солдат на то и солдат, чтобы быть убитым.

Он не стал дожидаться ответа. Он не услышал, как королева вздохнула; он быстро сбежал по лестнице, вскочил на лошадь и вместе с двумя другими всадниками поскакал в Медон.

Как только он скрылся из виду, в последний раз помахав Андре, которая, стоя у окна, провожала его взглядом, внимание королевы привлек далекий шум, похожий на рев волн в бурю. Казалось, шум этот поднимается от самых дальних деревьев парижской дороги, которая просматривалась в тумане до самой окраины Версаля.

Вскоре горизонт стал так же страшен для глаза, как и для уха; серый туман прорезали белые частые полосы дождя.

И все же, несмотря на грозное небо, Версаль наполнялся народом.

К замку спешили гонцы. Они несли весть о многочисленной колонне, идущей из Парижа. При мысли о радостных и легких победах минувших дней одни чувствовали угрызения совести, другие ужас.

Встревоженные солдаты переглядывались и не торопились браться за оружие. Похожие на пьяных, которые стараются стряхнуть хмель, офицеры, обескураженные явным замешательством солдат и ропотом толпы, не знали, на что решиться. От предчувствия несчастий, в которых их обвинят, у них перехватывало дыхание.

Гвардейцы охраны, а их было почти триста человек, не растерялись. Они хладнокровно седлали лошадей, испытывая лишь ту нерешительность, которая овладевает солдатом перед сражением с незнакомым противником.

Как бороться против этих женщин, которые пустились в путь с грозным оружием в руках, но достигли цели без оружия, не в силах поднять руку от усталости и голода!

Однако на всякий случай гвардейцы охраны строятся, вынимают сабли и ждут.

Наконец женщины появляются. На полпути они разделились и шли двумя дорогами, одни через Сен-Клу, другие через Севр.

Прежде чем расстаться, они разделили восемь хлебов: это было все, что нашлось в Севре.

Тридцать два фунта хлеба на семь тысяч человек!

Добравшись до Версаля, они едва волочили ноги: три четверти женщин бросили свое оружие по дороге. Майяру удалось уговорить последнюю четверть оставить оружие в домах, стоящих у городских ворот.

Когда они вошли в город, Майяр предложил:

– Чтобы никто не сомневался в нашей преданности королевской власти, давайте запоем: «Да здравствует Генрих IV!»

И умирающим голосом, в котором едва хватало силы, чтобы попросить хлеба, женщины затянули песню.

Поэтому велико было удивление всех, кто находился во дворце, когда вместо криков и угроз они услышали песню, и особенно когда увидели едва держащихся на ногах певиц, которые, шатаясь от голода, как пьяные, прилипли своими истощенными, несчастными, мертвенными, грязными, мокрыми от воды и пота лицами к решетке, когда увидели тысячи страшных лиц в обрамлении множества рук, сжимавших золоченые прутья решетки Позже из этой фантастической толпы стали раздаваться мрачные завывания; в центре ее вспыхивали молнии.

Кроме того, время от времени все эти корчащиеся в предсмертных судорогах люди отпускали поддерживавшую их решетку и протягивали руки между прутьями.

Одни, раскрыв дрожащие ладони, молили о милости.

Другие, сжав кулаки, грозили местью.

О, то была мрачная картина.

Наверху дождь, внизу грязь.

Среди осаждающих – голод и угроза.

Среди осажденных – жалость и сомнение.