Космическая тетушка - Елена Хаецкая

Почти сразу за этим домом был другой, после – садик, а за садиком – толстенький розовый особнячок.

На моем путеводном листке этот особнячок был отмечен крестиком, после чего начиналась какая-то странная схема. Некоторое время я по-разному вращал ее перед глазами, пытаясь сориентироваться по нервным коротеньким стрелочкам, которые показывали, как мне чудилось, сразу по всем направлениям, а затем я увидел двух непрерывно разговаривающих человек. Они исторгали из себя потоки слов оба сразу и при этом, несомненно, хорошо понимали друг друга, потому что то и дело одновременно заливались громким смехом.

Мне подумалось почему-то, что это люди из издательства. Я даже подбежал к ним и спросил: «Вы – редакторы?», но они меня не услышали. Они обошли особнячок сзади и нырнули в проходной двор. Я пошел следом. Их голоса то пропадали совсем, то выскакивали и принимались гулко прыгать среди голых стен. Флигель во дворе пышного, как розочка, особнячка был совсем другой, похожий на обглоданную кость.

Двое вошли в дверь с надписью: «Общественная станция переливания крови». На плане тети Бугго эта дверь была обозначена как «Ст.крови» – и далее следовала стрелка вверх. Я вбежал вслед за говорящими и поскакал по ступенькам так быстро, словно они обваливались прямо у меня под ногами. Между третьим и четвертым этажами находилось большое растение в кадке – куст с мясистыми листьями. Листья были очень пыльные, а кадка полна комков пожеванной лассы – слабонаркотической жвачки. Под кадкой сидел прямо на полу хмурый человек с длинными волосами и пил из бутылки.

Я спросил:

– Это «Поток»?

Он молча повернул нос в сторону безымянной двери, обитой металлом. Из-под стальных полос торчал раздавленный желтоватый синтепон.

Я потянул дверь – она легко отворилась, и тотчас в ноздри влетел веселый озоновый дух печатного устройства. Я втянул его в себя с радостью, как старого друга. Так пахли детские нестрашные болезни, когда ты делаешься важнее всех в доме, и брат Гатта старательно, с выражением, читает тебе книгу, а нянька, свирепо насупившись, втискивает тебе между губ серебряную ложку с густой сладкой микстурой. По настоянию отца, в моей комнате два раза в день устраивали «озоновое проветривание». Считалось, что это помогает организму одолеть вирусы.

Вообще мне вдруг стало очень весело, в этом «Потоке». Издательство занимало целый этаж. Стен между комнатами не было – легкие ажурные рейки разделяли помещение на множество лабиринтовых отсеков. Повсюду лежали бумаги. Я никогда прежде не видел столько бумаги, собранной в одном месте. У нас в библиотеке, конечно, много бумажных книг, но там листы покрыты строгими переплетами и стоят на полке, надежно закрытые стеклом. А здесь бумага имела совершенно обнаженный, даже какой-то непристойный вид. Любой мог, наклонившись над листком, запросто узнать все его сокровенные тайны. Я понял вдруг, насколько интимно общение человека с написанным словом.

Повсюду кишели люди. Они бесцеремонно хватали бумаги, ворошили их, точно кружева нижнего белья на продажных бедрах, что-то выдергивали из пачки, чиркали поверх написанного карандашами. И все они непрерывно разговаривали.

До меня вдруг дошло, что никто здесь не станет интересоваться каким-то пришельцем. Я могу потрогать рукописи, сунуть пальцы в печатающее устройство, вылить что-нибудь едкое в горшок с цветами – это останется без внимания. Тогда я наудачу тоже стал произносить какие-то слова и вскоре погрузился в общий здешний поток. И, как только я сделался для этих людей видимым, они меня тотчас заметили.

Из-за перегородки выскочил щуплый человечек со строгими пьяноватыми глазами. Они были черными на черном лице, почти без белка, но сверкали так, что иногда казались платиновыми. Мокрые губы закричали на меня:

– Анео?

– Это я, – сказал я и двинулся к нему навстречу.

– Хм… хм… – почмокал он, быстро оглядывая меня со всех сторон. – Значит, старушка того… разродилась…

– Во-первых, она не старушка, – сказал я.

Черные глаза сверкнули.

– Да ладно, какая разница, – он произнес это примирительно и одновременно с легким вызовом, уж не знаю, как у него это получилось. И вдруг он закричал: – Анео принесли!

Тотчас из-за стеллажей, в какие-то щели между полками, из-под вьющихся растений с обкусанными листьями полезли любопытные физиономии. Я увидел совсем близко от себя, среди встрепанных чумазых папок, чей-то одинокий веселый глаз, который мигнул игриво и чуть пьяновато, – и даже подпрыгнул. Глаз прикрылся накрашенным блестяще-зеленым веком, чуть сдвинулся и исчез.

– А вы кто? – бесцеремонно спросил я чмокающего редактора.

– Осса Вио, – произнес он и задрал голову, словно ожидая от меня какой-то предельно острой реакции. – Вио, как планета, – добавил он, криво усмехаясь.

– А, – сказал я.

Рыжеволосая женщина высунулась из-за плеча Вио. Я узнал моргающий глаз с зеленым веком и почему-то смутился. Женщина просунула руку под локоть Вио – как будто у того вместо двух верхних конечностей вследствие счастливой мутации выросло три.

Эта лишняя рука игриво шевелила пальцами, призывая меня к рукопожатию, и я поймал ее прохладные гладкие пальцы с розоватыми подушечками.

– Удо Хеек, – протянула женщина.

Вио с недовольным видом прикрыл ладонью ухо.

– Ну, заблеяла, – фыркнул он.

Удо Хеек выдернула свои пальцы из моих и повисла у Вио на плечах.

– Он притворяется, – сообщила она мне доверительно. – На самом деле он хороший. Любит стихи.

– Только в пьяном виде, – сказал Вио и стряхнул с себя Удо Хеек. Он еще раз посверкал на меня глазами. Его мокроватые губы вытянулись в трубочку. – Идемте. Сейчас все эти куры развопятся, что мы им работать мешаем. Вас как зовут? Анео?

На нас действительно уже поглядывали недовольные сотрудники. Мы и впрямь мешали им работать.

– Теода Анео, – сказал я немного растерянно и больше обращаясь к рыжей Хеек, чем к редактору.

За перегородкой находилось логово Оссы Вио. Даже берлога. Повсюду валялись комки жвачки и стояли одноразовые пластиковые стаканы, заросшие давним ржавым налетом. В банке плескалась мутная чога, подернутая сизоватой пленкой.

Посреди стола лежали измятые листы бумаги, повсюду исчерканные пометками, а сбоку, прижатые пресс-папье, находились прозрачные пластины с какими-то негативными изображениями.

– Новый проект, – чмокнул Вио так вкусно, что я ощутил приступ дикого голода. – Голографическая книга. Стопроцентная голография, полное стерео. С проектором. Читатель как бы погружается в текст. Физически. Буквы, слова – повсюду. Запятые разные. В комнате, на руках, в чашке арака, в плевательнице, на любимом коте. Пока – только эротика.