Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

От генерал-адъютанта Паскевича поступали не очень утешительные сведения. Начатая генералом Ермоловым Кавказская война не была тщательно подготовлена. Интриги раздирали аппарат наместника. Ермолов ухитрился перессорить разные племена, восстановив одновременно против России.

Бенкендорф сильно влиял на государя:

— Чего добивается Ермолов? Паскевич по прибытии в Тифлис поставил себя в подчиненное положение и изъявил готовность выполнять приказы наместника. И что же? Какие приказы последовали? Барон Дибич напрасно его защищал. Ермолов в прошлую войну сеял смуту, поедом ел Барклая-де-Толли! А за что? Война показала, что отсутствие единства среди генералитета много вреда принесло России. Разве Барклай-де-Толли выбрал для отражения наполеоновского нашествия неверную тактику? Один мой сотрудник правильно оценил сложившуюся тогда ситуацию. Чем лифляндец Барклай отличается от грузина Багратиона, хоть и православного? Но на войне ведь речь идет не о таинствах Святого Духа! Ваше величество, уберите Ермолова с Кавказа.

Петербург был на стороне государя. Многие русские хотели сопровождать армию. Даже почтенные литераторы, ранее критиковавшие правительство, теперь испытывали патриотический подъем. Князь Петр Андреевич Вяземский, приверженец Пушкина в александровские времена, известный революционными воззрениями, изъявил желание содействовать в открывающейся против Оттоманской Порты войне. Он просил Бенкендорфа помочь ему. Однако государь отказал: все места в армии заняты, а желающих огромное количество. Но государь не забудет патриотического поступка и постарается употребить отличные дарования князя на пользу отечеству. Обиженный Вяземский пожаловался при встрече Жуковскому:

— Можно подумать, что я просил командования каким-нибудь отрядом, корпусом или по крайней мере дивизией в действующей армии!

Жуковский его успокоил. Он и сам подумывал отправиться на юг.

В конце апреля император Николай Павлович в сопровождении принца Оранского, Бенкендорфа, Адлерберга и врача выехал из столицы. В Витебске он распрощался с принцем и взял Бенкендорфа в свою коляску. Отныне не менее десяти лет они будут путешествовать по России и Европе в одной коляске. Бенкендорф нравился императору. Он не раздражал его физически, и их привычки, поведение, мельчайшие штрихи, столь важные в повседневной жизни, вполне совмещались. Двое мужчин в одной коляске — сложная проблема совместимости характеров, даже если один стоит неизмеримо выше другого. Император не имел в виду использовать спутника ни в качестве денщика, ни в качестве адъютанта. Он обращался с ним как с равным, более того, всегда подчеркивал братские чувства, какие испытывает к Бенкендорфу. Что мог предложить Бенкендорф взамен, кроме верности?

Под Браиловом войсками командовал великий князь Михаил, с которым у государя было много хлопот. Гвардия роптала, недовольная поведением великого князя. Бенкендорф по просьбе государя пытался усовестить его, как прежде Кочубей и Васильчиков, и, быть может, навсегда с ним поссорился. Но под Браиловом великий князь вел себя как ни в чем не бывало. Он готовил войска к решительному приступу. Сделав смотр, император выехал в Бендеры, где его ждала императрица Александра Федоровна. После короткого свидания небольшой отряд взял направление на Одессу, где их встречал граф Воронцов. Возбужденные толпы приветствовали государя по пути следования. У дворца Воронцова императрица вызвала восторженные возгласы собравшихся жителей.

— Да здравствует императрица! — кричали одесситы.

Знаки почтения они оказывали и Воронцову. В городе графа боготворили. Он пользовался не меньшим расположением, чем дюк де Ришелье.

Из Одессы дорога лежала на Измаил. Ознакомившись детально с обстановкой, государь сделал первые распоряжения к осаде Варны. Чудилось: когда русские войска возьмут Варну, восточный вопрос будет решен окончательно и будущее империи обеспечено неприкосновенностью границ. Варна пала через несколько недель, но обстоятельства не позволили ощутить сладость победы.

Завещание

Скакали во весь опор, выслав вперед фельдъегеря для приготовления лошадей. Ночи — хоть глаз выколи. Тьма египетская — и факелами не разогнать. Щедрые и холодные осенние дожди превращали дороги в сплошное месиво. Да, несчастье России — в дорогах. В Петербурге намеревались появиться неожиданно и незамеченными, однако кавалергарды, посланные с турецкими знаменами, взятыми под Варной, узнали, окружили коляску и едва не выпрягли лошадей, чтобы катить дальше к дворцу на руках.

В Зимнем императрица, опустив налитый слезами взор, тихо произнесла:

— Болезнь твоей матери приняла ужасающие формы, Alex! Она очень страдает. Будем молиться!

Организм императрицы Марии Федоровны был настолько крепок, что долго не сдавался после того, как доктор Арендт сказал, что она не поправится. Мария Федоровна продержалась до 24 октября. Она даже настаивала на том, чтобы привели Бенкендорфа. Арендт никого не допускал в спальню, опасаясь, что волнение ухудшит состояние умирающей. Кроме императора, проститься с матерью разрешили только великим князьям Константину и Михаилу, которые приехали с юга, из-под Тульчина. На вопросы Марии Федоровны о Бенкендорфе Арендт велел отвечать, что он-де сам заболел в дороге и не может приехать к ней.

Последняя ночь оказалась особенно мучительной. Душа императрицы не хотела расставаться с телом. Сыновья стояли у постели со склоненными головами. Бенкендорф невольно отметил, что великие князья Константин и Михаил с возрастом стали больше походить на отца. Лишь император сохранил привлекательные черты материнского лица.

Почти за тридцать лет после гибели государя Павла Петровича близкие привыкли к неизменному присутствию и участию Марии Федоровны в благотворительных делах. С воцарением Николая Павловича ее влияние стало более ощутимым и значительным. Она получила возможность действовать и через Бенкендорфа, который беспрекословно выполнял любое пожелание императрицы.

На следующий день в неурочный час Бенкендорфа позвали в Аничков. Император познакомил его с завещанием.

— Все портреты твоей матери моя покойная мать просит разделить между тобой, сестрами и братом Константином, о смерти которого она ничего не знала. Самый лучший миниатюрный портрет она предназначала Константину, считая его более остальных похожим на Тилли. Теперь я его передам вашей сестре Марии Шевич. Так, я полагаю, будет справедливо.

Далее покойная императрица напоминала всем, кто прочтет завещание, что она исполнила обязанности матери относительно детей Тилли, назвав ее добрым и достойным другом. Она дала всем воспитание, позаботилась о приданом дочерей и сверх того поместила в кассу Воспитательного дома капиталы на их имя. Императора она просила, чтобы позволил пополнить взятые Бенкендорфом и Марией суммы из казны. «Верную службу надобно ценить!» — сказал государь, грустно улыбнувшись.

— Теперь ты должен меня слушаться, Алекс! Я тебе вместо отца и матери. Слышишь, что она пишет? Прошу императора, — прочел он медленно и внятно, — не оставить своим покровительством детей женщины, бывшей моим искренним другом и память которой будет всегда мне дорога. Волей-неволей я не оставлю тебя своим покровительством, выполняя завет матери.

— Государь! — И Бенкендорф склонился в глубоком смятении перед императором.

Он не мог произнести ни слова. Вся жизнь — давнее и недавнее прошлое — промелькнула в ту минуту перед глазами. Завещание покойной императрицы укрепило связь между ним и государем, и не только замечанием о служебном рвении Бенкендорфа. Она напомнила сыну, что исполняла материнские обязанности по отношению к людям не одной с ними крови и на том свете не перестанет беспокоиться о их будущем. Эта обнародованная открыто нерасторжимость фамилии Романовых и Бенкендорфов, если вспомнить, какие обязанности были возложены на последнего, превращали его в нечто большее, чем друг и соратник государя, отвечающий за безопасность царской семьи. Бенкендорф становился вторым лицом в империи, и теперь соперничество с Дибичем, Чернышевым, Орловым и любым другим человеком принимало иной привкус. Однако и обязанности у Бенкендорфа становились другими. Если в Витебске по дороге на юг, пригласив Бенкендорфа впервые в свою коляску, император подчеркивал доверие и благоволение, то с момента вскрытия завещания соединяющие узы превращались из служебных в родственные. Это волшебное превращение могла совершить лишь покойная императрица, упомянув о материнских обязанностях по отношению к детям Тилли. И надо отдать должное государю — он не пренебрег словами матери и через десяток лет, когда Бенкендорф заболел и его участие в государственном управлении стало в известной степени условным.