Отец. Жизнь Льва Толстого - Александра Толстая

В «Московских Ведомостях» появились статьи: «Семейство его сиятельства графа Л. Н. Толстого», «План графа Л. Н. Толстого» и «Слово общественным смутьянам».

Софья Андреевна взволновалась: «Сегодня «Московские Ведомости» чуть ли не революционером тебя выставили за твою статью, — писала она мужу 9 ноября. — С какой подлостью они и тут видят какую–то политическую подкладку. Меня тоже они выбранили за письмо. Только злом и жива эта газета».6

Она никак не могла успокоиться. «Сегодня пишу письмо министру внутренних дел по поводу статей «Московских Ведомостей». По–моему, они зажигают революцию своими статьями, приравнивая Толстого, Грота и Соловьева к какой–то воспрянувшей, по их мнению, либеральной партии, которая, воспользовавшись народным бедствием, хочет что–то делать в смысле политическом. Рассказать всю эту подлость — трудно. Достаньте «Московские Ведомости» 9 и 11 ноября и прочтите. Мысль, которую я хочу провести министру, есть та, что если революционерам указывают на эту мнимую опору лучших представителей интеллигенции и нравственного влияния на общество, то они поверят своему счастью и поднимутся опять. А в настоящее время это ужасно и даже опасно. — Я только вчера узнала, что двое из главных деятелей «Московских Ведомостей» были рьяные революционеры и надели теперь личину правительственно–православную[99]. И как они видны из–под этой личины!» — писала Софья Андреевна своим в Бегичевку.

В другом письме она пишет:

«Милый друг Лёвочка, вы живете там в тишине, и не подозреваете, какую тут грозу на вас направили. Сейчас был Грот, он говорил, что во все газеты послан приказ из Главного управления по делам печати, чтобы никакую статью Толстого не печатать нигде. «Московские Ведомости» прокричали тебя революционером за «Страшный вопрос», и злобе в сферах правительства и «Московских Ведомостей» нет границ. И как это правительство не видит, что «Московские Ведомости» систематически готовят революцию — тогда спохватятся».8

Недаром Толстой писал всем своим друзьям — Н. Н. Ге, Черткову, Русанову, что он сошелся с женой на деле кормления голодных так, «как никогда не сходился». Как орлица, защищающая своих птенцов, Софья Андреевна готова была броситься на любого врага в защиту того, что делалось ее семейством. Постепенно, сама того не замечая, она со всей страстностью своей натуры, несмотря на занятость, постоянные болезни Ванички и заботы о других детях, погрузилась в то же дело, которое на местах проводилось ее мужем и детьми.

«Но теперь вот в чем вопрос, — писала она в том же письме от 17 ноября 1891 года, — статья о столовых крайне необходима. Я читаю публике выписки из ваших писем, все страшно интересуются. Статьи твои запрещены. Выхода два: пусть будет подписано: Татьяна Толстая. Она ведь хотела тоже писать, или дай я пошлю государю цензоровать самому. Только вложи в статью побольше чувства, ты это так умел прежде, когда был художник; разбуди его — и забудь о всяком задоре и тенденции. Как чувство самое маленькое получает немедленно отголосок — это поразительно! Мужички самарские пришли и в восторге, что я их поместила; и я в восторге. Вчера писала Маше. Сашу все лихорадит, остальные здоровы. Снег валит».9

Ввиду этого распоряжения не печатать ни одной статьи Толстого, следующую статью пришлось пустить за подписью Т. Толстая. В Бегичевку наведывался исправник, неожиданно приехали два священника, командированные к Толстому тульским архиереем для проверки его деятельности. Правая черносотенная печать распоясывалась все больше и больше. Выдержки перевода статьи о голоде, посланные Толстым англичанину Диллону для напечатания, были переведены «Московскими Ведомостями» на русский язык и перепечатаны с подобающими комментариями.

«Письма графа Толстого, — писали «Московские Ведомости», — не нуждаются в комментариях: они являются открытой пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя, который, с весьма понятною целью, приписывается графом одной только России. Пропаганда графа есть пропаганда самого разнузданного социализма, перед которым бледнеет даже наша подпольная пропаганда… Но подпольные агитаторы стремятся к мятежу, — писали далее «Московские Ведомости», — выставляя в виде приманки «конституцию», как средство к тому хаосу, о котором они мечтают, а граф открыто проповедует программу социальной революции, повторяя за западными социалистами избитые, нелепые, но всегда действующие на невежественную массу фразы о том, как «богачи» пьют пот народа, пожирая все, что народ имеет и производит!».10

Взбаламутились мелкие придворные людишки, всегда ютящиеся около горнила власти, пошли разговоры об аресте Толстого, заключении его в Суздальский монастырь, начались обыски и аресты его единомышленников. За Толстым и его помощниками был учрежден самый тщательный надзор местной полиции. Местные священники распространяли слухи, что Толстой и его последователи «антихристовы дети», в Бога не веруют, не молятся, что они явились на голод, «чтобы соблазнить народ», и что «нужно их избивать». Молодые девушки, Маша, Таня, Вера Величкина, и не подозревали, какая травля шла за их спиной и какие им грозили опасности. Но крестьяне, природным умом своим, прекрасно разбирались в истине. «Какие же это антихристовы дети, это ангелы Божьи, которых нам послал Господь», — заявил один из крестьян.

Взволновалась и «бабушка» Александра Андреевна Толстая.

«Можно себе представить, — писала она в своих воспоминаниях, — с каким демонским злорадством московские крысы ухватились за эту статью, перепечатав ее в своих «Ведомостях», со своими комментариями и придавая мыслям автора совершенно другой и, разумеется, худший смысл. Не берусь описывать, какой сумбур последовал во всей Европе из–за этой статьи и сколько было придумано наказаний бедному Льву Николаевичу. Сибирь, крепость, изгнание, чуть ли не виселицу предсказывали ему московские журналисты…»

«И вот, — писала она дальше, — когда я узнала и увидела, какой опасности может подвергнуться Лев Николаевич…, я решила употребить все свое влияние, чтобы его спасти. Я написала государю, что мне очень нужно его видеть, и просила назначить мне для этого время. Представьте мою радость, когда я вдруг получила ответ, что в тот же день государь зайдет ко мне сам.

Я была сильно взволнована, ожидая его посещения, и мысленно просила Бога помочь мне. Наконец, государь вошел. Я заметила, что лицо его утомлено и он был чем–то расстроен. Но это не изменило моего намерения и лишь придало мне большую решимость. На вопрос государя, что я имею сказать ему, я ответила прямо: