Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

Он помедлил, так и этак примеряясь к натянутой веревке, постучал по ней ладонью, повернулся к ней боком, потом спиной, потом опять боком — я уже начал подозревать, что Димка тоже до чертиков боится. Но тут он схватился за веревку обеими руками, подался вперед и вывалился из окна — так аквалангисты ныряют в море с борта лодки.

— Я никуда не полезу, — сказала Катя.

Мне захотелось сказать то же самое — в заблокированную дверь кухни ломились зомби, но сейчас я не их боялся.

— Мы остаемся здесь ждать помощи, — заявил Минтай.

Я кивнул им обоим и, не чувствуя под собой ног, забрался на подоконник.

Димка уже полз по веревке к балкону своей квартиры — двигался он не слишком изящно, зато вполне уверенно. Оля и Таня подбадривали его криками.

Я спустил ноги вниз и приготовился последовать за Димкой сразу, как он ухватится за перила балкона.

Знаете, что самое страшное в нашествии зомби?

Ползти по пружинящей веревке, чувствуя оголившейся поясницей холод восьмиэтажной пропасти, обдирая руки, царапая бок о близкую стену; ползти — и сползать, ползти — и сползать, а потом зависнуть где-то в провисшей середине, думая, что отдыхаешь, а на самом деле теряя силы, тяжелея, коченея… И снова ползти, и опять сползать, уже не понимая, где верх, где низ, уже не за продвижение вперед борясь, а только за то, чтобы удержаться на месте…

Кажется, я где-то сказал, что пятнадцать метров — это пустяк?

Так вот: эти самые пятнадцать метров (или сколько их там было?) — вот что самое страшное в нашествии зомби.

По-крайней мере, в тот день.

Во-всяком случае, для меня.

Через ограждение балкона меня перетаскивали втроем — сам я мог только цепляться за что-то. Очухался, впрочем, я довольно быстро — и даже как-то пошутил над собой.

— Ты же, вроде, служил, — неодобрительно сказал мне Димка. — И чему вас только в армии учили? Завис, как сарделька на шампуре.

— Ты же, вроде, никогда в горах не был, — в тон ему ответил я. — Откуда у тебя такая веревка?

— Плохо ты меня знаешь, — ухмыльнулся польщенный Димка, разжигая под чайником таблетку сухого горючего. — У меня добра всякого навалом. Про «тревожный чемоданчик» слышал, наверное?

— Ну.

— А у меня целая «тревожная антресоль».

— К войне готовился?

— Нет. Не обязательно.

— К апокалипсису?

— Вроде того.

— Чокнутый ты, Демон.

— Может и так, но веревочка-то пригодилась!

Свободный конец «веревочки» мы уже сбросили с балкона вниз — как раз до земли хватило. Димка начал было про скалолазные хитрости рассказывать, но, видя в наших глазах непонимание и растерянность, махнул рукой — ползите, мол, как по школьному канату, только руки себе не сожгите и вниз старайтесь не глядеть. Девчонки неуверенно покивали — по канату на уроках физкультуры они ползали, но ведь тот куда толще был, и много короче.

— Вот вечно вы, девки, об одном и том же, — осклабился Димка. — Толще-короче — вам не угодишь. Уж что есть, тем и пользуйтесь.

Я пихнул Димку локтем в бок — мне его неуместные шуточки осточертели. А он, не поняв причины моего недовольства, решил, что я его подгоняю, и засуетился: из кладовки рюкзак вытащил, с антресоли коробки какие-то снял, переоделся в мятый, пахнущий костром камуфляж, по карманам патроны для «Осы» распихал, на ремень тяжелый нож в чехле прицепил, какую-то бытовую химию с кухни на балкон перетаскал.

— Растворитель-то тебе зачем? — спросил я, разглядывая этикетки. — А жидкость для мойки окон?

— Будем зажигать! — хохотнул Димка.

Груда на балконе росла, хозяин всё бегал по комнатам, собирая какие-то вещи и совсем забыв о нас. Мы пили горячий сладкий чай на кухне, наблюдали за тихим двором, несколько раз проверяли, надежно ли закрыта дверь в ванну, да периодически ходили в прихожую поглядеть в дверной глазок: толпятся ли на лестничной площадке зомби? Вдруг да ушли?

Но нет — не ушли.

— Откуда они вообще взялись? — прошептала Оля, отступая от двери, и кутаясь в длинную вельветовую рубаху.

— Снизу поднялись, — сказал я, встав на освободившееся место. — Видишь, многие обгорели. Должно быть, это те самые, которых мы из окна видели. Услыхали, как мы в квартиры барабаним и перекликаемся, собрались кучей у подъезда, потом как-то сумели дверь открыть, ну и двинулись всей толпой на шум.

— А почему сейчас не уходят? Мы, вроде бы, не шумим больше.

— Так они же видели, что здесь кто-то спрятался. Вот и сторожат.

— Эй, вы где? — окликнул нас из глубины комнат Димка. — Собираться пора!

— Ну что, пойдем? — спросил я.

— Да, конечно, — согласилась Оля.

Мы улыбнулись друг другу и никуда не пошли. Мы стояли рядом, очень близко. Оля дрожала то ли от холода, то ли от страха, а мне хотелось приобнять её, ободрить, отогреть и защитить, но я стеснялся.

Она сама взяла меня за руку. Сказала тихонько:

— Я очень обрадовалась, когда опять вас увидела… — Она помолчала, а потом добавила совсем уж неслышно: — Особенно тебя…

Прошло столько лет, а я и сейчас помню свою реакцию на эти слова: я удивился и растрогался, меня в жар бросило, я крепко стиснул пальцы девушки, привлек её к себе, обнял. Она смотрела на меня снизу вверх, и я видел, что она полностью мне доверяет и доверяется — как родному брату, или отцу, или верному надежному другу. Глядя в это открытое лицо и наивные глаза, я понял, что её симпатия ко мне лишена всякой сексуальной подоплеки, что в её неожиданном признании нет и намека на возможную близость или какие-то глубокие личные отношения. Сердце