Я иду искать. История вторая - Олег Верещагин

— Знать бы...

— Так и ничего... Горд, пива плесни. Вольг, будешь?

— Нет, — резко ответил Олег. И его вдруг прорвало: — Вы мне вот что скажите. Я человек дикий, городской. Вот у себя я паскудство встречал. Часто встречал. Разное — и мелкое, и побольше, и офигенное, со слона. Иной раз морды бил. А чаще... Там кто-то что-то за денежки сделал. А там — не сделал. А кто-то — вроде меня: заметил и промолчал. Тем более — такая отмазка: мол, лет мне еще мало, и незачем свое счастливое детство марать. И готово ещё одно паскудство! Думал — мелочи... — Олег криво усмехнулся. — Смотрел кругом: сколько же хороших людей! Какая же жизнь классная! И ведь и правда! А вот сейчас думаю — пока, это паскудство есть, те, кто умер — и не обязательно тут, братцы, другие войны, они тоже есть, и много их! — они же лежат, как оплеванные! Схитрил, солгал, смолчал — все равно что могилу обоссал! Я, может, сейчас хрень скажу, но мне так кажется: когда кто-то, — и Олег вдруг хрястнул по столу, — подличает, лжет, просто молчит, тогда орать надо — вот тогда они, — Олег ткнул яростным жестом в стену, — все эти сволочи, которых мы под травку отправили, вторую жизнь получают! Фиг­ня это, что душа подонка к Кощею без возврата попадает! Фигня! Чем больше на свете безнаказанной мерзости — тем больше у этих душ воплощений. Но я — я, блин, вернусь! Я тут не сдохну — вот им! — и Олег рубанул ребром ладони по сгибу правой руки. — И тогда мы посмотрим... — и он, неожиданно резко повернувшись, пустил в дверь выхваченный из ножен меч — так, что закругленное лезвие вошло в доску, расколов ее сверху донизу, на пол­-ладони и задрожало, как живое. — А проживу я, — с осатанением процедил, вновь поворачиваясь к остальным, Олег, — их всех дольше. Чтоб вбить оси­новый кол в их поганую яму! — вспомнил он бессмертного Жеглова.

— Ну ты даёшь, — со странной интонацией произнес Йерикка. А Добрила — с горящими азартом глазами — громко сказал:

— А только свистни, тут и будем, землянин! Правдой ино неправдой к те­бе будем, вот слово, ей-пра! — и он хлопнул Олега по плечу.

— И любого завалим, кого скажешь, — добавил Горд. Олег посмотрел кругом. И ответил:

— Спасибо, парни.

Мы давно называемся взрослыми,И не платим мальчишеству дань,И за кладом на сказочном островеНе стремимся мы в дальнюю даль...

Ни в пустыню, ни к Полюсу Холода,Ни на катере к этакой матери...Но, поскольку молчание — золото,То и мы, безусловно — старатели!

Промолчи — попадешь в богачи...Промолчи, промолчи, промолчи!

И, не веря ни сердцу, ни разуму,Для надежности спрятав глаза,Столько раз мы молчали по-разному!(Но не «против», конечно, а «за»...)

Где теперь крикуны и печальники?Отгорели и сгинули смолоду...А молчальники вышли в начальники,Потому что молчание — золото.

Промолчи — попадешь в первачи...Промолчи, промолчи, промолчи!

И теперь, когда, стали мы первыми,Нас заела речей маета!Но под всеми словесными перламиПроступает пятно — немота...

Пусть другие кричат от отчаянья,От обиды, от боли, от голода!Мы-то знаем — доходней молчание,Потому что молчание — золото!

Вот как просто попасть в богачи,Вот как просто попасть в первачи,Вот как просто попасть в... палачи.Промолчи... Промолчи. Промолчи! [33]

Порция хорошей погоды оказалась до неприличия короткой. Северный ветер принес дождь — не холодный, но нудный, и затяжной, это видно было по тучам, обложившим небо и прочно заночевавшим на перевалах.

— А то еще Морана обдувает нас снежком угостить, — ворчал Гостимир — Чуете? То ее дыхание!

— Замолкни, — попросил Гоймир. Он уже давно всматривался куда-то вперед, где высились древние вязы. — Птицы, — пробормотал он. — С недавна не по нраву мне, одно вот так они... летают.

Олег молча с ним согласился. Слишком часто он за последнее время это видел — стаи трупоедов, взлетающих на деревья, когда приближаются лю­ди... И как эти твари сипят с веток, дожидаясь ухода живых...

И то, с чего они взлетают.

— Пошли, — сказал Гоймир, и на этот раз ни у кого не возникло желания его поправить...

...До вязов оказалось неблизко. И чем больше шагали горцы по раскис­шей земле, тем большее беспокойство ощущал Олег. Беспокойство навязчивое и тягучее, предчувствие большой беды. Он не мог разобраться, в чем эта бе­да, кому она грозит, но ощущение, прочно поселившееся в нем, томило мальчи­шку, как ломота в теле при высокой температуре.

Потом стала видна просека. Словно что-то тяжелое прилетело со сторо­ны оставленной вчера утром Ольховатки и, снижаясь, в пахалось в гущу дере­вьев, ушло, ломая и раскидывая их, в чащу. «Самолет упал», — первое, что поду­мал Олег, но тут же вспомнил, что нет тут самолетов. И открыл рот, но услы­шал голос Йерикки:

— Вельбот упал. Садился на планере.

— Вельбот? — переспросил Гоймир. — То ли сплю я?

— Если так — ты украл мой сон, — пожал плечами Йерикка. — Вельбот упал, — повторил он. — Они садятся на планере, когда отказывает энергоприем­ник, а это бывает очень редко.

Олег не совсем понял, что говорил Йерикка. И, кстати, сообразил, что оч­ень мало знает о том, как и почему летают вельботы данванов.

— И Кощей с ним, раз упал, — нервно сказал кто-то, — Нам каким местом припекло?

— Если он сел на планере — там могут быть живые, — напомнил Йерикка, и все, подобравшись, посмотрели в сторону Гоймира.

— Глянем, — решил тот, и, повинуясь его жесту, чета рассыпалась в цепь. — Кого вытропите — сводите. И — тихо, — добавил Гоймир и первым, как и положено князю, бесшумно зашагал в изуродованную чащу...

...Вельбот наверное сумел бы сесть — выпустив короткие широкие от­ростки-крылья, он планировал в чащу, как ножом, срезая даже не тоненькие деревья. Но навстречу попался невероятно могучий, кряжистый дуб — и они лежали рядом: вывороченное из земли с корнями славянское дерево и наполо­вину сложенный в неразборчиво-уродливую гармошку данванский агрегат. Од­но крыло разлаписто торчало вверх — лопнувшее до половины от удара. Вто­рое крыло оторвалось и лежало чуть позади, как серебристый плавник неви­данной рыбины.