Шалопаи - Семён Александрович Данилюк

допуск в заводоуправление. Кто туда-сюда с бумагами шуршит.

– На кого хотя бы думаешь? – настаивал Данька.

– Как стану утверждать, если наверняка не знаю. Обижу невиновного, – Оська сокрушенно вздохнул.

Из коридора донеслись голоса. Времени на препирательства не было.

Клыш ухватил товарища за плечи.

– Только ни под каким предлогом не признавай вины, – как можно внушительней произнёс он. – Никому и ни под каким предлогом.

– Плохо мне, Данька! – выдохнул Оська.

– Вытащу, – пообещал Клыш. – Сутки потерпи.

Данька рванул к двери. Выскочил и неспешно пошёл навстречу запыхавшемуся следователю прокуратуры Завидонову. Сорокалетнему Завидонову Данька симпатизировал. Рослый, костистый, с вытянутым, будто обуженным лицом. Неспешно-вдумчивый. Уставший от профессии, но всё ещё добротный следователь.

Клыш протянул руку. Будто ненароком, перегородил путь.

– Куда с утра пораньше торопишься, Завидоныч? Какое-нибудь новое фуфло слепили? – лениво подковырнул он.

Обидчивый Завидонов запыхтел.

– У тебя всё, что не твоё, – фуфло! Главного инженера «Химволокна» по взятке сажаю. Взял за то, чтоб покрыть аварию. Неслабое фуфло? Сейчас предъявлю обвинение, через полчаса очную ставочку с взяткодателем замастырю. Это тебе покруче пожаров вспыхнет. На всю область! А то и на Москву!..

– Может, подложили? Сейчас это модно.

– Ты меня за простачка не держи. Как же, подложили, – Завидонов хмыкнул. – Я уж косвенными подпёр. Как он матери на операцию где можно и нельзя занимал… То-то что. А то разговариваю на комбинате. Все вокруг – честный, честный! Вот и цена нашей честности. Пока всё своим чередом – честный. А как аж под горло прижало, – тут тебе и выбор. Либо честность холить, либо мать спасать. Даже не осуждаю. Неизвестно, как каждый из нас себя б повёл. Но раз попался, так уж попался.

– А может, и впрямь просто пожалел? – попробовал зайти с другого боку Клыш. – Если авария без серьёзных последствий…

– Ага, как же! Попробуй, найди такого дурака. Кому другому пусть на уши льёт.

Завидонов перехватил портфель и устремился к кабинету, где его поджидал несчастный Осип Граневич.

«Невероятный дурак», – согласился с ним Клыш. Впрочем, таков Оська был и в школе. Запросто мог из жалости взвалить на себя чужую вину. И, что бы потом ни делали учителя, стоял на своём.

Клыш, холодно яростный, поспешил к выходу из СИЗО. Он уж знал, что станет делать. Главный Оськин обличитель Филёный был тем самым кладовщиком ОКСа, что якобы сгрузил товары на территории терема – перед самым пожаром.

Прямо из оперчасти Клыш затребовал в райотделе машину – для транспортировки преступника. Когда УАЗик подъехал, забрался внутрь – в ожидании кладовщика. Тот появился со стороны площади Гагарина, от жилых домов. Клыш с ненавистью следил, как неспешно, брезгливо огибая баки с мусором, идёт через двор сорокапятилетний бодрячок. Гладкий, холёный. Идёт нехотя, будто через силу. Но ведь идёт. Идёт, мурло, гнобить невинного!

Когда Филёному остался десяток шагов до проходной, Клыш выбрался из машины, перегородил дорогу. При виде следователя райотдела тот посерел.

– Карета подана, – Клыш кивнул на милицейский УАЗ. – Поехали, поджигатель!

Он подтолкнул Филёного к УАЗу.

Тот беспомощно заозирался:

– Так я уж пришёл. Меня Завидонов… На очную ставку. Даже повестка. И почему какой-то поджигатель?..

Он выудил из кармана паспорт с вложенной повесткой.

Паспорт Клыш тут же отобрал.

– Будет тебе очная ставка, – пообещал он. – Здесь же, в СИЗО, будет. Прямо из камеры доставят.

– Из какой ещё камеры? – выговорил Филёный, безуспешно пытаясь протиснуться к проходной.

– В которую я тебя сегодня же упакую, – сладко, холодея от ненависти, пояснил Клыш.

Из-за руля выбрался Кузьмич, принялся открывать пассажирскую дверцу.

– Не-не-не! – остановил его Клыш. – Нам заднюю, с решёточкой, пожалуйста! На пассажирском сиденье этому ухарю теперь долгонько не ездить.

Подвёл перепуганного кладовщика к зарешёченной дверце и – всё-таки не удержался – вогнал внутрь коленом под зад.

Машина отъехала от СИЗО. Не дождаться следователю Завидонову главного обличителя.

В коридоре райотдела мотался меж дверями Фрайерман. При виде Клыша бросился:

– Даниил, беда у нас! Тебя уж все наши ищут.

Лицо его сделалось оторопелым, – он увидел Филёного.

– Знаю! Жди, – оборвал Клыш. Ввёл доставленного в кабинет, любезно указал рукой на стул.

– Это беспредел. Требую, чтоб сообщили прокурору или следователю Завидонову. Мне пообещали, что если добровольно заявлю, то вина снимается. И вообще у меня право на один звонок, – стараясь выглядеть твердым, потребовал Филёный.

– И виски с кока – колой!.. Ну что ты будешь делать с этими любителями западных детективов, – посетовал Клыш. Достал из сейфа папочку.

– В прокуратуру, конечно, сообщу, как положено. У нас и впрямь не дикий Запад… Сесть! – рыкнул он другим голосом – без ёрничества. Развернул папочку. Отделил сколотую пачку.

– Это, разлюбезный Яков Моисеевич, ваше заявление о том, что Вами накануне пожара в терем сгружены рулоны вискозного корда. С приложенной схемой, что и куда сгружал, – с Вашей подписью. А также накладная и сумма прописью. Очень немалая сумма.

Переложил налево.

– А это десяток показаний поджигателей. Насмерть стоят, что никаких товаров перед поджогом ни в сарае, ни возле него не было вовсе.

– Это ещё надо через очную ставку… – буркнул Филёный.

– Отличная мысль, – одобрил Клыш. – Я обеспечу, чтоб вы в камере встретились. Там и вопросы зададите, и ответы получите. Бандиты любят отвечать на вопросы. Особенно, когда на них чужое вешают.

Он переложил пачку следом – справа налево.

Поворошил оставшееся.

– А это копии приписок на 260 тысяч рублей. Не все, допустим, ваши. Но и того, что пытался на пожар списать, на расстрельную статью достаточно. Так что письма прокурору теперь будете писать из камеры.

Он потянул с подоконника бланк, принялся прокладывать копирками.

– Это чегой-то? – насторожился Филёный.

– Это статья 122 УПК. Постановление о задержании подозреваемого, – с прежней любезностью объяснился следователь. – Мы ж с Вами договорились, что всё делаем по закону. По советскому закону!

Филёный посерел.

– Товарищ следователь! Мне в тюрьму нельзя, – взмолился он. – У меня жена… Осложнённая беременность. Уж месяц в больнице на сохранении. И ребёнок у нас, с сахарным диабетом… На уколах живёт. Каждый день уколы инсулина. Кроме меня, некому… Ни бабок, ни дедок. Одна экстрасенша, которая только деньги тянуть горазда. А толку чуть. Умрёт ведь мало́й!

– Я сообщу в собес, чтоб за ребёнком установили уход. Если другого варианта не останется, поместят в спецучреждение или выделят медработника…

– Да какой ещё собес?! – Филёный вскочил. – Башкой-то раскинь, что такое сахарный диабет. Взрослые, чуть не досмотри, как мухи мрут. А тут малыш! Вдвоём с женой тянем. Жена, если узнает, сама сбежит недолеченная!.. Где-нибудь по дороге и родит. Ну хошь, на колени бухнусь?!

Клыш, поджав губы, продолжал заполнять постановление о задержании.

– Да человек ли ты?! За что впился клещем? – вскричал Филёный. – Что угодно подпишу, только не сажай! Каждый день – по вызову, без вызова – являться буду. Не сбегу, поверь! Куда мне от мало́го?

– Хватит на жалость брать! – хлестанул Клыш. – Один ротозей тебе уж поверил, теперь сам сидит!

– Какой ещё?.. – пролепетал Филёный.

Клыш рывком придвинулся, глаза в глаза.

– Ты за что