Гроза двенадцатого года (сборник) - Даниил Мордовцев

Сделанное мною объявление о твердой решимости в. в-ва продолжать войну, доколе один вооружепный неприятель останется в ваших владениях, было принято в армии с особенным удовольствием, и одержанная победа без потери друга или товарища не могла бы и не произвела бы столь общего удовольствия.

Самые изгнанники из Москвы, посреди бедствий своих и огорчения, проливали слезы радости, услышавши о постоянном попечении в. в-ва о славе Российской Империи.

Имев случай вступить в непосредственное сношение с австрийским императором, я принял нужные меры для удаления всякого неприятного впечатления, которое могло произойти от занятия Москвы{127}, и в. в-во можете быть уверены, что всякого рода услугп, которые лорд Тэрконель и я можем оказать пером или мочом в. в-ву и всякое содействие смиренного, но ревностного усердия к в. в-ву будет неизменно нашей целью.

Слух носится, что неприятель приближается, чтобы открыть свои сообщения. Для меня оседлана одна нз лошадей в. в-ва, и я надеюсь, что не сделаю ей бесчестия и не испытаю быстроту ее, удаляясь от неприятеля.

* * * Роберт Вильсон — лорду Каткарту Таруса. 8/20 октября 1812 г.

Честь имею уведомить, что фельдмаршал Кутузов, несмотря на все представления, и весьма сильные, со стороны генерала Беннигсена допустить к себе адъютанта Мюрата, приезжавшего под предлогом отыскания тела генерала Дери и разведания об обстоятельствах смерти его, но я узнал от весьма значащего и верного человека, что сей офицер привез к фельдмаршалу письмо от маршала Бертье, в котором Бонапарте изъявлял желание узнать, «получен ли от Императора ответ касательно разных распоряжений для перемены свойства войны и восстановления лучшего порядка в земле?».

Фельдмаршал ответил, что для получения ответа не было физической возможности, но он может смело сказать, что никто не осмелится говорить народу, столь сильно огорченному, о каких бы то ни было переменах.

Сия переписка содержится в глубокой тайне. Я знаю, что фельдмаршал не смеет, опасаясь свою жизнь подвергнуть опасности, начать какие-либо переговоры, и уверен, что Император почел бы изменником всякого человека, который предложил бы ему о том. Но впечатления таковых сношений вредны во внутренних, внешних, в политических и военных отношениях до такой степени, что от того могут произойти весьма важные бедствия — все люди раздражены, а самые рассудительные встревожены наиболее.

Нет сомнения, что фельдмаршал весьма расположен к волокитству за неприятелем — французские комплименты очень ему нравятся, и он уважает сих хищников, пришедших С тем, чтобы отторгнуть от России Польшу, произвести в самой России революцию и взбунтовать донцов, как народ, к которому они имеют особое уважение и благорасположение, которого желают снискать ласкою.

Признаюсь, что столько раздражен таким поведением, что если фельдмаршал сохранит начальство над армией и если Государь не запретит иметь таковые личные сношения, то я решился просить вас, милорд, об увольнении меня, по крайней мере от всякой переписки, доколе я не получу другого назначения от правительства е. в-ва.

Завтра корпуса выступают в поход к Фоминскому, но как неприятелю известно уже, что наша армия — находится в первоначальной своей позиции и что он не имеет причины опасаться нападения с Калужской дороги, то, без сомнения, будет остерегаться атаки на фланги свои, но так как сие предприятие будет довольно важное, то я намерен находиться при оном.

* * * Роберт Вильсон — императору Александру I Малый Ярославец, 13/25 октября 1812 г.

Вчерашнее сражение стоило много храбрых людей, а особливо из егерских полков, но удержание города было необходимо для разрушения неприятельского плана, да и потери его гораздо превосходят наши. Я полагаю, что они простираются по крайней мере до семи тысяч человек убитых и раненых, и, по показанию пленных, в числе оных много отличнейших офицеров.

Офицеры и войска в. в-ва сражаются со всевозможной неустрашимостью, но я считаю своим долгом с прискорбием объявить, что они достойны иметь нужду в искуснейшем предводителе.

Бездействие фельдмаршала после победы над Мюратом тогда, когда бы должно было двинуться со всею армией влево, медленность его в присылке помощи генералу Дохтурову, личная медленность его в прибытии на место сражения до 5 часов вечера, хотя он целый день пробыл в пяти верстах от онаго, личная осторожность во всех делах, нерешимость его в советах, подвержение войск в. в-ва пагубнейшему беспорядку по недостатку надлежащих распоряжений и поспешность без причины — суть погрешности столь важные, что я принужден употребить таковые изречения.

Лета фельдмаршала и физическая дряхлость могут несколько послужить ему в извинение, и потому сожалеть можно о той слабости, которая заставляет его говорить, что «он не имеет иного желания, как только то, чтоб неприятель оставил Россию», когда от него зависит избавление целого света. Но такая физическая и моральная слабость делает его неспособным к занимаемому им месту{128}, отнимает должное уважение к начальству и предвещает несчастие в то время, когда вся надежда и пламенная уверенность в успехе должны брать верх.

Недостатки генерала Беннигсена мис известны, но личный его пример, конечно, рождает во всех решительность. Познания его в военном деле весьма отличные, и последние его советы послужили к пользе и славе оружия в. в-ва.

Я смою надеяться, что в. в-во не изволите подозревать во мне какого-либо предубеждения или пристрастия. Я не имею никакого иного повода, как только пользу службы вашей, и думаю, что поступил бы против чести, если бы говорил по так откровенно.

Из частной переписки времен Отечественной войны {129}

М. А. Волкова — В. И. Ланской Москва, 7 июня 1812 г.

Вообрази, Ростопчин — наш московский властелин. Мне любопытно взглянуть на него, потому что я уверена, что он сам не свой от радости. То-то он будет гордо выступать теперь! Курьезно бы мне было знать, намерен ли он сохранить нежные расположения, которые он выказывал с некоторых пор. Вот почти десять лет, как его постоянно видят влюбленным, и заметь, глупо влюбленным. Для меня всегда было непонятно твое высокое о нем мнение, которого я вовсе не разделяю. Теперь все его качества и достоинства обнаружатся. Но нока я не думаю, чтобы у него было много друзей в Москве. Надо признаться, что он и не искал их, делая вид, что ему нет дела ни до кого на свете. Извини, что я на него нападаю, но ведь тебе известно, что он никогда не был героем ни в каком отношении. Я не признаю в нем даже и авторского таланта. Помнишь, как мы вместе читали его знаменитые творения.

* * * М. А. Волкова — В. И. Ланской Москва, 22 июля 1812 г.

Спокойствие покинуло наш милый город. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Нынче мы здесь, а завтра будем бог знает где. Я много ожидаю от враждебного настроения умов. Третьего дня чернь чуть не побила камнями одного немца, приняв его за француза. Здесь принимают важные меры для сопротивления{130} в случае необходимости, но до чего будем мы несчастны в ту пору, когда нам придется прибегнуть к этим морам. <…>

* * * М. А. Волкова — В. И. Ланской Москва, 29 июля 1812 г.

Мы все тревожимся. Лишь чуть оживит нас приятное известие, как снова услышим что-либо устрашающее. Признаюсь, что ежели в некотором отношении безопаснее жить в большом городе, зато нигде не распускают столько ложных слухов, как в больших городах. Дней пять тому назад рассказывали, что Остерман одержал большую победу.{131} Оказалось, что это выдумка. Нынче утром дошла до нас весть о блестящей победе, одержанной Витгенштейном. Известие это пришло из верного источника, так как о победе этой рассказывает граф Ростопчин{132}, и между тем никто не смеет верить. К тому же победа эта может быть полезна вам, жителям Петербурга, мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи. Что относится до выборов и приготовлений всякого рода, скажу тебе, что здесь происходят такие же нелепости, как и у вас. Я нахожу, что всех одолел дух заблуждений. Все, что мы видим, что ежедневно происходит перед нашими глазами, а также и положение, в котором мы находимся, может послужить нам хорошим уроком, лишь бы мы захотели им воспользоваться. Но, к несчастью, этою-то желания я ни в ком не вижу и признаюсь тебе, что расположение к постоянному ослеплению устрашает меня больше, нежели сами неприятели. Богу все возможно. Он может сделать, чтобы мы все ясно видели, об этом-то и должно молиться из глубины души, так как сумасбродство и разврат, которые господствуют у нас, сделают нам в тысячу раз более вреда, чем все легионы французов.