Тайны Парижа. Том 1 - Понсон дю Террайль

— Бедная женщина, — со вздохом тихо проговорила Дама в черной перчатке.

Оба, майор и та, которая называла себя дочерью генерала барона де Рювиньи, молча переглянулись, как бы боясь сообщить друг другу свои впечатления, и продолжали ожидать.

Наконец тяжелые, неровные шаги, свидетельствовавшие о внутреннем волнении капитана, возвестили, что он идет. Действительно он появился на пороге и остановился на мгновение, точно мужество и силы изменяли ему. Но светский человек одержал верх, и капитан подошел к молодой женщине и приветствовал ее с вежливостью истого джентльмена.

— Сударь, — сказал майор, отвечая на поклон хозяина, — согласитесь, что мы аккуратны, несмотря на ужасную дорогу, по которой нам пришлось ехать сюда.

— Вы точны по-военному, и это нисколько не удивляет меня, — ответил Гектор Лемблен, — но мужество вашей спутницы достойно удивления…

И говоря это, капитан взглянул на Даму в черной перчатке и снова почувствовал, как электрический ток пробежал по его телу совершенно так, как тогда, когда он вошел к ней в отель на площади Бово. Большие голубые глаза странной женщины остановились на нем спокойные, холодные, насмешливые и в то же время полные обаяния.

Капитаном снова овладело лихорадочное состояние, немое восхищение, в которое три дня назад его привела Дама в черной перчатке. Он уже перестал дрожать, и страх у него прошел; он смотрел на нее, слушал ее, упиваясь звуком ее голоса и испытывая странное наслаждение от ее взгляда, забывая, что за час перед этим он плакал, как ребенок, под гнетом воспоминаний, чувствуя себя преступником. Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду… Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.

— Капитан, — сказал майор, вставая из-за стола, — позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?

Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.

XXIII

Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.

Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.

Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.

— Где же я? — спросил он себя.

Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.

— Вчера, — соображал он, — я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…

Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.

— Фульмен! — с удивлением воскликнул он.

— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.

И она добавила свежим и насмешливым голоском:

— Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…

— Значит, я был пьян, — спросил Арман, — и вы приютили меня?

— Больше ничего не оставалось.

Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.

— Вы добрая, — сказал он так же, как и накануне.

— Нет, я эгоистка.

— Вы?

— Я, мой дорогой.

Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.

— Да, — продолжала она, — я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.

— Вы шутите?

— Да нисколько, я говорю правду.

Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.

Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:

— Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.

— Но я не понимаю, — сказал Арман, — как я мог потерять соображение…

— Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.

— А вы этого не захотели?

— Конечно, нет.

Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.

— Почему же вы не захотели? — спросил он.

— Потому что я любопытна.

— Любопытны, а что вы хотите узнать?

— Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.

— Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…

— И я его не кончил, не правда ли?

— Нет.

— Ах, — тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, — теперь припоминаю… Я вам рассказывал…

— О Даме в черной перчатке, — докончила Фульмен.

— И вы мне поверили?

Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.

— Конечно, я поверила вам, — сказала Фульмен.

— Но ведь это была шутка, выдумка. — И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.

Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:

— Дитя!

— Не… клянусь вам… — пробормотал молодой человек.

— Не клянитесь, — остановила она его.

И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:

— О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.