Тяжесть венца - Симона Вилар

У Тирелла дрогнули уголки губ.

– Я же просил вас не покидать королеву! Вы отлично понимаете, какая ей грозит опасность!

– Что за тон, сэр Джеймс! Итальянец совершенно безобиден. К тому же оказалось, что он родственник бывшего лекаря отца королевы – синьора Маттео Клеричи, а ему Анна всегда доверяла.

Тирелл отступил на шаг.

– Маттео Клеричи? Лекарь Уорвика, который потом служил у Карла Смелого? Да это же один из лучших в Европе специалистов по ядам!

В следующий миг Тирелл, почти оттолкнув Дебору, бегом бросился в покои королевы.

Анна сидела у разожженного камина, с улыбкой слушая болтовню итальянца и неторопливо попивая вино, когда Тирелл, словно обезумев, ворвался в ее покои и выбил из рук королевы бокал. Все еще тяжело дыша, он оглядел стол: жареный фазан, кроличий паштет, печенье с растопленным сыром, горшочек сливок и кувшин с легким сидром – все было попробовано, ко всему прикасались.

– Как понимать ваше вторжение, сэр? – растерянно и возмущенно произнесла королева, но Тирелл, ничего не ответив, вперил взгляд в родственника лекаря Клеричи. Тот сперва опешил, а потом стал бледнеть прямо на глазах. Даже губы его посерели. Сжавшись, он посмотрел на королеву, затем снова на Тирелла.

– Сhе соs’е, signor?[85] Моя королева, как смеет этот человек врываться сюда без доклада?

В ту же минуту синьор Лукано убедился, что Тирелл смеет и еще кое-что. И когда Черный Человек схватил его за шиворот и поволок куда-то вниз по лестнице, итальянец вдруг стал вопить и вырываться так, что у Тирелла не осталось никаких сомнений в том, что совесть его нечиста.

– Ты, жалкий ублюдок, – прижав Лукано к выступу в стене, прошипел ему в лицо Джеймс, – отвечай, что ты подсыпал королеве? Что это было и есть ли противоядие?

Но портной так божился и клялся в своей невиновности, что Тирелл даже усомнился в его злоумышлении. Ему очень хотелось, чтобы подозрения оказались беспочвенными, но, тем не менее, он велел на всякий случай запереть Лукано в подземелье, а Анну заставил принять все рвотные снадобья, какие только нашлись в замке. Однако и после этого Тирелл не мог успокоиться и остался в спальне королевы вместе с Деборой, наблюдая за Анной. Уже через час она почувствовала себя скверно. Появились головные боли, потом резь в желудке, началась тошнота. Королеву начало лихорадить, лицо ее пылало. Тирелл вновь и вновь понуждал ее пить рвотное, а когда она взмолилась, что уже не в силах, схватил и, грубо зажав ее голову в сгибе локтя, стал, преодолевая сопротивление, вливать ей в рот теплое молоко, потом сурьму с белым вином, потом теплую воду с солью. Однако, невзирая на бурные спазмы, облегчения Анна не испытывала. К утру у нее начался бред. Зрачки сузились, стали меньше булавочной головки, отчего глаза казались незрячими. Анна глядела в пространство, жалобно звала слабеющим голосом: «Филип!»

Дебора, всю ночь мужественно помогавшая Тиреллу, теперь растерялась.

– Пресвятая Дева! Если она видит его, значит, она умирает!

И баронесса расплакалась.

Тирелл едва не зарычал от бешенства. Руки Анны стали холодеть, но он не желал сдаваться, не желал верить в это. Сэр Джеймс велел Деборе развести посильнее огонь, обложил королеву нагретыми кирпичами и медными грелками. В конце концов им удалось добиться, что Анну перестал бить озноб, а удары сердца стали отчетливее. Затем Тирелл вышел из опочивальни, велев Деборе и горничной поддерживать огонь в камине. Он отправил гонцов за лучшими лекарями в Шеффилд и Донкастер, разослал людей во все ближайшие монастыри, велев по всей округе служить молебны за выздоровление королевы Анны.

Трое суток Анна провела в забытьи, и трое суток Тирелл не находил себе места, не отходя от королевы. На четвертые сутки Анна пришла в себя, открыла глаза, ничего не помня из того, что с ней случилось. Лишь когда Джеймс Тирелл склонился над ней, она наморщила лоб, словно припоминая, и слабо улыбнулась:

– Джеймс!

У него на глаза навернулись слезы.

Королева пришла в себя, но все еще была очень слаба, потеряла аппетит, и Дебора кормила ее через силу – бульон, яйца, взбитые с молоком, горячее сладкое вино с пряностями. В камине все время поддерживали сильный огонь, ибо Анну продолжал бить озноб. Она исхудала, словно истаяла, вокруг глаз залегли тени, кожа приобрела желтоватый оттенок. Однако спустя неделю она вдруг впервые почувствовала голод и съела все, что принес ей Джеймс. Только тогда Тирелл вспомнил о томящемся в подземелье итальянце. Оказалось, что тот три дня назад удавился и тело его уже изрядно попорчено крысами. Тирелл на это лишь пожал плечами.

Все складывалось таким образом, что ни о какой поездке в Лондон не могло быть и речи. Роскошное медово-золотистое одеяние королевы лежало в резном ларе. Мучимая слабостью и беспрестанным головокружением, королева большую часть времени проводила в постели.

В середине декабря в Конингсборо прискакал гонец – на этот раз от Стэнли. Он был в одежде пилигрима и открылся лишь Деборе, заявив, что ему необходимо кое-что передать ее величеству. Дебора отправилась посоветоваться с Тиреллом. Джеймс поначалу было воспротивился, но леди Шенли уверила его, что ему-то человек лорда Стэнли вообще ничего не скажет, а уж если сэр Томас погнал гонца в такую даль, то ему, видно, есть о чем сообщить королеве. В конце концов Тирелл уступил, но вскоре пожалел об этом. Ибо едва королева отпустила посыльного, как сейчас же велела собираться в Лондон.

Тирелл и леди Шенли озадаченно переглянулись.

– Это невозможно, – наконец решительно заявил Джеймс. – Вы еще слишком слабы, и дорога вконец измотает вас. Поездка может стать гибельной для вас.

И он взглянул на баронессу, требуя поддержки. Однако Анна ни о чем не желала слышать.

– Для меня куда мучительнее будет остаться здесь. И не только для меня. Стэнли сообщил, что Ричард надумал выдать Кэтрин замуж, но ему не удалось узнать – за кого. Поэтому ради своей девочки я должна ехать, и вы не смеете меня удерживать!

В дороге Тирелл не спешил, они делали частые остановки, двигались так, чтобы Анну не трясло в носилках. Она по-прежнему испытывала слабость и, хотя была тепло одета и ехала в закрытых, обогреваемых носилках, умудрилась простудиться и сильно кашляла.

Анна мрачно шутила:

– Впервые мне не удастся очаровать двор и слух о моей болезни наконец-то получит подтверждение. Король будет доволен.

В Лондон они прибыли утром, в самый канун Рождества. День выдался солнечный, морозный, грязь на улицах присыпало снегом, а над каждым очагом вился легкий дымок – хозяйки готовили праздничный ужин. Дома были украшены зелеными ветвями остролиста, плюща, белой омелы. Звонили колокола.