Пятьдесят лет в раю - Руслан Киреев

Крупным планом. Владимир ОРЛОВ

Вот он как раз и является одним из таких счастливчиков. Мы с женой были на его пятидесятилетии, но помимо нас там присутствовало еще полсотни человек, если не больше. Уму непостижимо, как только могла вместить всех небольшая трехкомнатная квартира в Газетном переулке.

То был 86-й год, последний день августа, самый последний, воскресенье. Володя позвонил примерно за неделю до этого и пробубнил своим глуховатым недовольным, как всегда, голосом, что приглашает нас с женой, даже время назвал, но прибавил, что приглашение это не окончательное.

Я оторопело молчал. Он тоже молчал, сопел в трубку, а потом бросил, раздосадованный моей тупостью: «Водки нет». И опять замолчал, и опять засопел… «Где нет?» – спросил я осторожно, боясь еще больше рассердить его. «Да нигде! – рассердился-таки он. – Ты что, по магазинам не ходишь?»

Я по магазинам ходил и знал, что с водкой действительно проблемы были – а с чем не было! – однако не до такой же степени, чтобы отменять юбилей!

Но дело в том, что ему нужна была хорошая водка – это раз. Ему было нужно много водки – это два.

Накануне дня рождения, в субботу вечером, уже, надо сказать, поздно вечером, ближе к полуночи, он снова позвонил, чтобы произнести – опять-таки с неудовольствием: «Достали… Приезжайте».

Явившись на другой день, я понял, почему такая лапидарность: требовалось обзвонить еще прорву гостей.

Пришли мы вовремя, но звонок не работал, а когда я постучал, то дверь от движения руки приоткрылась, и мы, помешкав, вошли. Где-то в глубине бренчали на гитаре, звенела посуда. Первый, кого мы увидели, был Юрий Рост. «Литературка» регулярно печатала тогда его блестящие фотографии и не менее блестящие тексты к ним, когда короткие, когда весьма пространные, на целую полосу. Но сейчас в руках у него был не фотоаппарат, а длинная и, по-моему, не очень хорошо обструганная доска. Поздоровавшись кивком головы, глазами из-за очков приказал мне взять другой конец доски, и мы осторожно понесли ее в комнату, где уже были накрыты длинные столы.

Столы-то были, а стульев явно недоставало, вот предприимчивый Рост и решил приспособить вместо них доску, не знаю уж, где раздобытую им.

Откуда-то выплыл одетый отнюдь не празднично, в джинсах, юбиляр, сдержанно поздоровался, некоторое время с интересом наблюдал, как его гости управляются с доской, бросил, что лучше заносить ее левой стороной, чем правой, и пофланировал себе дальше – Алла не успела даже вручить подарок.

Кажется, больше в тот вечер – долгий и бурный – я его не слышал. Говорили другие, причем говорили не просто хорошо, не просто проникновенно, а профессионально – например, Народный артист Виталий Соломин, который был там далеко не единственным из актерской братии. Автор «Альтиста Данилова» слушал, улыбался, довольный, и с каждым исправно выпивал до дна. Когда мы уходили, он мирно почивал на диванчике, узнав о себе, надо полагать, много нового и хорошего, как, впрочем, и я, к тому времени проведший с ним немало часов в очередях на Кузнецком мосту у книжной Лавки писателей либо за столиком в ресторане Дома литераторов, особенно когда там – весьма нечасто – появлялись раки. За его приверженность к пиву партия с аналогичным названием приняла его в свои почетные члены, торжественно вручив ящик ирландского пива «Гиннесс». Я, надо сказать, привержен к пенному напитку не меньше, что, по моему разумению, достаточно отчетливо явствует из моих писаний, но меня почему-то не приняли. «Пиво-то пьешь?» – спросил я, когда ему перевалило за семьдесят. «Пью», – флегматично, с обычным своим лаконизмом, ответил он.

Познакомились мы в 65-м, в «Комсомольской правде», где он работал с моим однокурсником Валерой Гейдеко, к которому, собственно, я и пожаловал. Орлов тихо стоял рядом, слушал и укоризненно – укоризненно! – произнес всего четыре слова: «В „Новом мире“ печатаетесь». В том году у меня действительно вышел рассказ в «Новом мире», и Орлов, видимо, хотел дать мне понять, что в курсе, следит, хотя от оценки рассказа, как, кстати сказать, и всех последующих моих сочинений, воздержался. Подозреваю, они ему не шибко нравятся. Но нравился «Новый мир». Атаковал он его долго и настойчиво, хотя в 74-м почти прорвался – с романом «Происшествие в Никольском», который, однако, оказался неподъемным для журнала. То была сугубо реалистическая вещь, даже чересчур реалистическая, с изнасилованием, из-за чего, собственно, и сорвалась публикация, – вещь, ничего общего не имеющая с принесшим ему впоследствии оглушительную славу «Альтистом…»

Писался «Альтист Данилов» без надежды на печатанье, вообще не для читателей. Вернее, для одного-единственного читателя, для жены, которая попала в больницу, и муж, чтобы как-то развлечь супругу, носил ей фрагменты своего странноватого произведения. «Роман-то у меня того… С приветиком…» – доверительно говорил он мне в коридоре «Нового мира», возле каморки, где сидела Диана Варткесовна Тевекелян, вершившая наши судьбы. Ибо романы наши, которые лежали у нее на столе (мой «Победитель» и его «Альтист Данилов»), стали для нас и впрямь судьбоносными. Время-то для них было самое что ни на есть неблагоприятное, но мудрая и находчивая Диана сумела втиснуть их между очередными порциями мемуаров Брежнева. С Орловым, правда, ей подсобил Родион Щедрин, которому она послала рукопись «Альтиста…» и который отозвался восторженной рецензией.

Спустя четверть века писавшийся для жены роман снова пришел ей на выручку: телевидение купило права на экранизацию, и эти деньги позволили сделать ей операцию. Володя сказал мне об этом в Литературном институте, куда я много лет назад, став заведовать кафедрой творчества, пригласил его вести семинар.

Орлов долго отказывался. Он дорожил своим временем, он берег его для своих романов, для друзей, для любимых книг, для пива, для футбола, о коем мог говорить часами, вообще для жизни, которую проживал со смаком и полнотой самоощущения, а тут тебе какие-то семинары. Но я уломал. И Орлов пришелся ко двору. Его ученики, которые не чают души в своем мастере, тоже пишут романы – когда под Орлова, когда нет, но разве кому-нибудь из них придумать тему этюда, которую предложил однажды для абитуриентов Владимир Викторович: «Пьяная крыса утром на кухне»!

Он превосходный выдумщик и в то же время трезвейший – при всей своей любви к пиву – реалист. Реалист прежде всего по отношению к самому себе. «Я чрезвычайно уважительно, даже с трепетом, отношусь к слову „писатель“, себя же держу в разряде сочинителей».

Я много раз слышал от него эти слова, но он еще и увековечил их в одном из эссе, присовокупив, что из всех искусств более всего ценит музыку.