Повелитель Вселенной - Памела Сарджент

Шикуо не ответила.

— Вижу, что нет, — сказал он. — Ваше высочество, вы не сможете обрести покоя, пока не поймете, каков мир, и не перестанете мерить его своими нуждами, желаниями и разочарованиями. Вы не сможете увидеть людей в их истинном свете, пока не узнаете благородных черт каждого. Вы должны уподобиться воде, питающей почву, по которой она течет, и принимающей форму сосуда, в который ее наливают.

— Такова я и есть, — сказала она.

— Тогда почему вы не обретете покоя? Наверно, потому, что вместо восприятия яркого пламени, которое горит в других, вы позволяете злу, заключенному в них, порабощать вас.

— Я не могу позволить вам говорить со мной в таком тоне. Учитель.

— Тогда, возможно, вы позволите мне уйти. — Чан-чинь встал. — Я еще раз благодарю вас за щедрые дары, которые вы прислали мне и моим последователям. Мне надо подготовиться к аудиенции у императора.

Она смотрела ему вслед. Пламя в ней самой погасло. Чан-чинь увидел это.

Шикуо махнула рукой Ма-тан.

— Принеси вина.

— Вы не собираетесь рисовать? — спросила Лин.

— Не сегодня. Гораздо приятнее пить и представлять себе, какие красивые картины я могу нарисовать.

Это продолжалось уже много дней. Шикуо пошевелила пальцами, которые стали менее гибкими, и потянулась за чашей.

110

Хулан и ее охрану встретили пять солдат. Один из солдат сказал ей, что здесь пал Мутугэн, сын Чагадая, а ее собственный сын был тяжело ранен. Хан приказал, чтобы она осталась с Кулганом.

Большая часть армии двинулась дальше. В долине остались следы деятельности Тэмуджина. Высокие каменные стены цитадели были закопчены огнем и все в пробоинах, камни у их подножья завалены отрубленными головами. Меж камней блестели осколки цветной посуды, в долине реки обугленные полосы обозначали место, где некогда стоял город Бадьян. Поля были вытоптаны, изрыты, обглоданы догола. Черные птицы пристроились на бесчисленных кучах отрубленных голов.

Холодный ветер трепал косынку, прикрывавшую ее лицо. Над долиной высились снежные вершины. Снег не таял на них даже летом. В скалистых ущельях завывали ветры, и ходили слухи, что в них живут драконы, швыряющие каменные глыбы в тех, кто осмеливается искать там проходы.

Люди молча ехали с ней мимо поваленных ив и тополей и куч отрубленных голов. Арыки, по которым отводилась вода реки, были забиты трупами с переломанными ребрами и раздавленными животами, невыносимо воняло гниющей плотью.

— Хан приказал нам не брать пленных и не грабить, — сказал наконец кто-то. — Он распорядился, чтобы все живые существа — взрослые, дети в чреве матерей, птицы, даже кошки и собаки — были убиты. Мы ничего не взяли в Бамьяне, и хан постановил, чтобы больше здесь никто и никогда не жил. Эти люди поплатились за смерть внука хана и за то, что ранили твоего сына, госпожа.

Ее сын, видимо, на краю гибели. Хулан рассматривала далекие полевые шатры, стоявшие в южной части долины, выискивая копье с черными лентами возле одного из них. Хан наказал своих врагов. Если Кулган умер, она может отомстить лишь отцу, который с такой охотой взял его на войну.

Хулан привели в шатер, где лежал ее сын. Она подняла одеяло и увидела глубокие раны на бедрах и ребрах, правая нога была в лубке. Жить он будет, но шрамы останутся на всю жизнь.

Она ухаживала за ним два дня, спала рядом с ним. На третий день он оправился настолько, что мог держать кувшин, который она ему подала. Его реденькие усы выпачкались в кумысе, она отерла ему рот рукавом, словно он был еще ребенком.

— Мама, — сказал он.

— Если бы я потеряла тебя…

Она не договорила — даже желание, чтобы муж умер, было изменой.

— Я охромею, — сказал Кулган, — но мужчине не надо ходить далеко, если есть конь… — Он хохотнул. — Лучше быть колченогим, чем потерять правую руку, а так я буду владеть и мечом, и луком.

— Некоторое время тебе не придется сражаться.

Он допил кумыс и вернул ей кувшин.

— Чагадай вовремя поспел сюда для казней, — сказал Кулган. — Меня унесли с поля, но Сукэ сказал мне об этом позже. Отец приказал людям не говорить Чагадаю, что его сын убит, и стал выяснять у Чагадая, насколько тот покорен ему. Наверно, отец вспомнил Ургенч.

— Наверно, — согласилась Хулан.

С Угэдэем во главе три старших сына Тэмуджина прошлой весной наконец взяли этот город, но добычу разделили, не выделив доли хану. Угэдэй хотел смягчить отношения между братьями, отдав им большую часть добычи, но это разгневало ее мужа. Только заступничество генералов Тэмуджина спасло троицу от наказания. С тех пор Джучи не покидал окрестностей Ургенча якобы для того, чтобы обеспечить их безопасность.

— Во всяком случае, — продолжал Кулган, — Чагадай сказал, что скорее умрет, чем не подчинится приказу отца. Отец потребовал, чтобы Чагадай был верен своему слову, и Чагадай поклялся, что примет смерть от руки отца, если когда-либо нарушит его. Отец сказал, что его сын пошб, и запретил выказывать свою скорбь. Сукэ сказал, что Чагадай сдержал обещание — он не плакал в присутствии отца.

Это было похоже на хана — проверить человека, даже сына, в тяжкую для того минуту. Она гадала, когда он сможет потребовать проявления верности от Джучи, все еще медлившего с возвращением с севера, проявляя заботу о государстве, а не о троне, который отец отказался передать ему.

Хулан дотронулась до косичек, свернутых за ушами сына. Он оттолкнул ее руку.

— Надо поправляться, — сказал он. — Еще предстоит столько боев.

Хулан вернулась в главный лагерь осенью, хан прибыл в него в начале зимы. Его опередила весть об успехах на юге, где сын шаха Джелал-ад-дин организовал мощное сопротивление. Сам хан выехал на помощь Хутуку после поражения его приемного брата, и ему удалось потеснить Джелал-ад-дина за Инд.

Люди сложили песню об этой битве. Сын шаха прыгнул на коне с высокой скалы в реку. Хан, восхищенный таким проявлением храбрости, дал ему уйти и ставил его всем в пример. В песне не упоминалось, что дали пощаду одному Джелал-ад-дину. Солдат противника, пытавшихся вслед за ним переправиться через реку, перебили, сыновей его взяли в плен и казнили.

Через три ночи после своего возвращения хан пришел в шатер к Хулан. Никто из стражей не разбудил ее.

Она проснулась и увидела, что он склонился над ней, а рабыни попрятались в темноту.

Он сбросил шубу.

— Ты меня не поблагодарила, — сказал он.

— За что? — спросила Хулан.

Он схватил ее за косы и дернул.

— За то, что я разрешил тебе остаться с нашим сыном и привезти его сюда. За то, что я дал тебе возможность увидеть, как я отомстил за него и за смерть моего внука. — Он отпустил косы. — Об этом можно сочинить хорошую песню — красавица Хулан едет к своему орленку, узнает, что он поправляется, и радуется тому, что погибли все те, которые ранили его. Но это будет лишь часть песни о том, как ты смеялась, когда увидела Кулгана живым, а врагов своего любимого мужа убитыми.

Она сказала:

— Я оплакивала их.

— Да, ты оплакивала их и злилась на меня. — Он пристально смотрел на нее. — Если бы наш сын умер, что ты готовила мне? Чашу с ядом или нож в бок во время сна?

— Я никогда…

— Ты бы никогда не упустила случая нанести мне удар, и я бы огорчился, если бы пришлось казнить тебя за покушение. Но мне радостно знать, что даже моя нежная Хулан умеет ненавидеть.

Он сорвал одеяло и навалился на нее.

Тростник, росший по берегам рек, текущих к югу от Балха, был достаточно прочен, чтобы подбрасывать его под увязавшие колеса повозок. Хулан со своими женщинами всю вторую половину дня резала ножами тростник. Они выехали на луга южнее Балха и покормили животных. Речки тут были чистые, а деревья уже стали зелеными.

Жизнь возобновилась даже в лежавшем севернее разрушенном городе. Повозки доставили из Балха дыни, сушеные фрукты, зерно и странный плод с зернышками под названием гранат. Мальчики-рабы поставили сети и ловили рыбу удочками с берегов.

Когда Хулан подъехала к своему шатру, она увидела хана и Кулгана, сидевших у одной из кибиток и делавших копья из твердого бамбука, который рос на берегу реки. Они часто бывали вместе. Молодой человек охотился с отцом, сидел вместе с Угэдэем и Тулуем на военных советах в большом шатре хана и ездил в свите Тэмуджина.

С ними сидело еще несколько человек, и среди них был Наяха. Хулан вспомнила, как молодой человек говорил ей, что ему не доставляет радости война, как другим. Наяха одержал свою долю побед, воздвигал монументы из черепов. Видимо, он научился любить войну.

Она спешилась. Рабыни сняли связки тростника с лошадей и сунули их под повозки. Часовые у ее шатра встали, когда она поднималась по лестнице к входу. Четыре женщины в шатре готовили мясо по-хорезмски, насаживая кусочки баранины на вертела, чтобы поджарить их над огнем. Надо было кормить часовых, и с мужем обычно обедало несколько человек.