Две Дианы - Александр Дюма

– Я вам крайне признателен, монсеньор, но, уверяю вас, вы ошибаетесь. Данное мне обещание было выполнено наиточнейшим образом.

– Но вы говорите это таким тоном…

– Ничего не поделаешь, монсеньор… но еще раз повторю – мне не на что жаловаться, все обещания, на которые я рассчитывал, были выполнены… в точности. Умоляю вас, не будем больше обо мне говорить… Вы знаете, что я не большой любитель таких разговоров, а сейчас мне это вдвойне тяжело.

Герцога де Гиза расстроил подавленный тон Габриэля.

– Довольно, друг мой, – сказал он, – я, совсем того не желая, коснулся ваших еще не заживших ран. О вас больше ни слова!

– Благодарю вас, ваша светлость! – низко поклонился Габриэль.

– Но все-таки помните, – продолжал герцог, – что я всегда в вашем распоряжении.

– Благодарю.

– На этом и договоримся. Ну, а теперь, друг мой, о чем же мы побеседуем?

– Как о чем? О вас, о вашей славе, о ваших намерениях.

– Моя слава! Мои намерения! – покачал головой Франциск Лотарингский. – Увы! На этот раз вы избрали слишком грустную для меня тему.

– Как! Что вы говорите? – воскликнул Габриэль.

– Истинную правду, друг мой. Мне казалось, что я действительно заслужил некоторое признание, и это, естественно, обязывало меня ко многому. Я ставил перед собой какие-то определенные цели, я мечтал о великих подвигах… И я сумел бы их совершить, черт побери!

– И что же дальше?

– Дальше вот что, Габриэль. Вот уже шесть недель, как я возвратился ко двору, и я утратил веру в свою славу, я отказался от всех своих намерений.

– Боже мой! Но почему же?..

– Да разве вы не видите, каким постыдным миром завершили они все наши победы?

– Это так, ваша светлость, – согласился Габриэль, – не вы один сокрушаетесь… Такая богатая жатва – и такой скудный урожай!

– Вот именно, – продолжал герцог. – Как же вы хотите, чтобы я продолжал сеять для тех, кто не умеет убирать? Разве они сами не убили во мне жажду действия, подвига? Отныне моя шпага покоится в ножнах и не скоро вырвется из своего заключения. Война кончена, и я надолго распростился со своими честолюбивыми мечтами.

– Однако вы не утратили своего могущества, – возразил Габриэль. – При дворе вас почитают, народ вас любит, иноземцы страшатся.

– Народ… иноземцы… это верно, но не говорите мне о почете при дворе! Король и его присные не только свели на нет плоды наших побед, но и подорвали исподтишка мое влияние… Вернувшись, я застал здесь в зените славы… Кого вы думаете?.. Постыдно побитого при Сен-Лоране Монморанси! О, как я его ненавижу!

– Наверное, не больше, чем я, – прошептал Габриэль.

– Этот мир, о котором нельзя говорить без стыда, заключен именно им! И заключил он его себе на пользу! Больше того… Вы же сами видите, что за спиной коннетабля стоит не добрая слава, а нечто такое, что посильнее самого короля! Вам должно быть понятно, что мои заслуги не могут сравниться с заслугами Дианы де Пуатье, гром ее разрази!

– О боже! – прошептал Габриэль.

– Что сделала с королем эта женщина? В народе поговаривают о каких-то зельях, о колдовстве! Я же думаю, что их сочетала не только любовь, но и преступление. Я готов поклясться в этом!

При этих словах Габриэль вздрогнул.

– Разве вы не согласны со мной, Габриэль?

– Думаю, вы не ошиблись, – глухо ответил он.

– И для полного унижения, возвратившись из армии, я получаю личную благодарность: с меня слагают полномочия главнокомандующего!

– Возможно ли? И это все, чем вас наградил король? – воскликнул Габриэль, умышленно подогревая пламя в негодующем сердце герцога.

– А какую еще награду можно преподнести слуге, который больше не нужен? – процедил сквозь зубы герцог. – Я же не господин коннетабль, осыпанный королевскими милостями! Он ведь вполне заслужил их своими бесконечными поражениями! Но клянусь Лотарингским крестом: если снова грянет война, а меня будут умолять стать во главе армии, я пошлю их к коннетаблю! Пусть он их спасает! А что до меня, так я принимаю приговор и подожду лучших времен!

– Такое решение крайне прискорбно, и я глубоко сожалею о нем, – многозначительно заговорил Габриэль. – Но именно поэтому я и хотел вам предложить…

– Бесполезно, друг мой, бесполезно, – перебил его герцог. – Я уже решил. В мирное время о славе помышлять не приходится.

– Простите, монсеньор, – возразил Габриэль, – но мое предложение и относится как раз к мирному времени.

– В самом деле? – заинтересовался Франциск Лотарингский. – Что же это? Нечто похожее по смелости на взятие Кале?

– Смелее, чем взятие Кале!

Герцог еще больше удивился.

– Даже так? Признаюсь, вы заинтриговали меня.

– Мы одни здесь?

– Абсолютно. Нет никого, кто бы мог подслушать.

– Тогда вот что я вам скажу, ваша светлость, – смело заявил Габриэль. – Король и коннетабль решили обойтись без вас. Они лишили вас звания главнокомандующего, вырвите его снова из их рук.

– Но как? Объясните!

– Монсеньор, чужеземные монархи боятся вас, народ боготворит, армия за вас, вы и сейчас больше, чем король Франции. Если вы осмелитесь заговорить как повелитель, вам все будут внимать как владыке. И я первый почту за счастье назвать вас: «Ваше величество!»

– Вот поистине дерзновенная затея, Габриэль! – с изумлением улыбнулся герцог.

– Я преподношу эту дерзновенную мысль великому человеку, – подхватил Габриэль. – Я говорю все это во имя блага Франции. Вы повторите Карла Великого![61]

– А ведь Лотарингский дом происходит от него! – отозвался герцог.

– В этом никто не усомнится после ваших деяний, – заверил его Габриэль.

– Но где те силы, на которые я мог бы опереться?

– В вашем распоряжении две силы.

– Какие?

– Армия и протестанты, ваша светлость. Если хотите, вы можете стать военным диктатором.

– Захватчиком! – вырвалось у герцога.

– Скажем: победителем. Но можно и так – станьте королем протестантов.

– А как же принц Конде? – улыбнулся герцог де Гиз.

– У него очарование и ловкость, а величие и блеск – у вас. Кальвин не будет колебаться в своем выборе. Скажите слово – и завтра же у вас будет под началом тридцать тысяч избранных солдат.

– Я ценю вашу искренность, и, чтобы это вам доказать, я тоже открою вам свое сердце… Выслушайте меня. Я и сам не раз думал об этой… хм… затее, на которую вы мне сегодня указали. Но согласитесь, друг мой: поставив перед собою подобную цель, нужно быть уверенным, что ее достигнешь, а сделать такую ставку раньше времени – значит потерять ее навсегда!

– Вы правы, – заметил Габриэль.

– Так вот. Такой переворот нужно подготавливать долго и тщательно. Нужно, чтобы умы прониклись сознанием необходимости такого переворота. А разве вы можете утверждать, что ныне народ созрел? Я командовал армиями, я защищал Мец, брал Кале, я дважды был главнокомандующим – и этого, однако, недостаточно! Недовольных, конечно, немало, но отдельные партии не представляют всего народа. Генрих Второй молод, разумен, отважен, он сын Франциска Первого. Да и опасности, кстати, не таковы, чтоб свергать его с престола.