Календарная книга - Владимир Сергеевич Березин

— Как ты думаешь, зачем это нужно?

Друг пожал плечами:

— А зачем всё? Два года все ломали головы, пока не привыкли. Мне-то хорошо. У меня никогда не было детей.

— По-моему, исчезновение слишком похоже на смерть. Ну, чем это отличается от смерти?

— Да что мы знаем о смерти? Религиозным людям лучше. Они считают, что так забирают в рай, без разбора на лучших и худших. Для них смерть всегда была спасением, пробуждением к настоящей жизни. А жизнь тут — просто тренировкой. Ты же знаешь, дети звонят родителям оттуда, только непонятно зачем.

Старик преломил кусок хлеба пополам, повертел в руках, а потом положил оба обломка перед собой на скатерть.

— В книжках нашего детства всегда спасали детей. Помнишь, последний звездолёт увозил детей, герой, отстреливаясь, прикрывал убегающих детей, место в шлюпке всегда уступали женщинам и детям, а в рвущегося туда хлыща стреляли из револьвера? Представь, что это спасение с тонущего корабля, эвакуация. Нет, у многих сейчас разочарование, что они оказались людьми второго сорта: их не возьмут никуда и никогда. Этих — взяли, а их не возьмут, будто не пригласили на праздник. А ещё непонятно, кому лучше: нам или им — там. Помнишь эту… Ну вот ту… Она ещё была с твоим братом, а потом и со всеми, даже я отметился… Они после повестки караулили дочь, которая сама боялась с ними расстаться, так разве что в туалет с ней не ходили. В туалете она и исчезла. Мы столкнулись с неодолимой силой. Что нам делать? Устраивать вооружённое восстание? Против кого?

— Не знаю. Разве что просто жить?

— Нам кажется, что человек живёт ради чего-то. На самом деле он живёт ради детей. Некоторые считают детьми своих учеников. Кто-то решает, что его поклонники — это дети. Знаешь, мне кажется, что гедонизм тут спасает. То есть любовь к простым радостям — еде, сексу, не знаю уж там чему. Марафонцам тоже хорошо, спорт — это ведь как наркотик. Кстати, ты ходишь на службу?

— Хожу — всё туда же. Служба точного времени.

— Вас ещё не разогнали?

— Всегда нужен оператор, даже если кажется, что человеку делать нечего.

Всегда. У машин не хватает страха — страха ошибиться.

Этим же вечером сын позвонил ему по видео. Старик как раз мыл посуду, и чашка выскользнула, громко стукнувшись обо что-то, плававшее под слоем пены в раковине. Будто живое существо вырвалось из рук ловца. «Интересно, — успел подумать старик, — разбилась или нет». Сын сидел в каком-то коридоре, вокруг было пусто. Он сказал, что любит отца, помнит, всё нормально, но сейчас нет времени говорить. Он перезвонит.

Собирая осколки чашки в раковине, старик понял, что это будет последний разговор. Моления о чаше не вышло. Сперва ему подумалось, что теперь нужно сидеть дома и ждать, но утром он всё так же проснулся в шесть, а в восемь был в Институте Метрологии. Время текло сквозь него, и он сам показался себе машиной. Вернувшись домой, он проверил входящие — звонка не было. После этого дни тянулись за днями, и старик говорил себе, даже если он увидит поутру на трамвайной остановке четырёх всадников, несущихся в небе, нужно добраться до института и сесть на рабочее место.

Сотрудников осталось мало, но дело спасала автоматизация. Часы по всей земле заводились, индикатор камеры эталона мерцал зелёным светом, стучал метроном, но синхронизация совершалась благодаря им, нескольким спокойным людям, сидевшим в разных концах земли. Когда появится фигура с крыльями и поднесёт к губам трубу, то будет известно, когда точно это случилось.

Наконец, это было жарким летним вечером, в его доме заверещал динамик.

Старик нажал клавишу, и сын появился на экране.

Он сидел на странном стуле в какой-то ослепительно белой комнате. Сын смотрел в сторону.

— Как там? — спросил старик.

— Тут интересно, — ответили ему. — Правда, не так, как я думал.

Они замолчали. Экран моргнул, и старик было решил, что всё закончилось Но вместо того, чтобы закончить разговор, сын вдруг произнёс:

— А помнишь, мы нашли ёжика? Он бегал по дому, но ты сказал, что его нужно отпустить? Да?

— Да, — согласился старик. — Мы правильно отпустили ёжика. Так надо.

Сын посмотрел ему в глаза и сказал, что только что вспомнил эту историю с ежом:

— Интересно, как он там?

И тут экран окончательно погас.

13 апреля 2022

Экзамен по русскому (День славянской письменности. 24 мая)

Поезд пересёк границу города, и за окном мелькнули огромные фортификационные сооружения, оставшиеся ещё с давних водяных войн во время Эпидемии.

Мальчик прилип к окну, наблюдая за горящими на солнце куполами и белыми свечами колоколен. Купола двигались медленно, поезд втягивался под мерцающую огнями даже в дневном свете надпись «Добро пожаловать! Привет репатриантам!»

Мальчику даже захотелось заплакать, когда в поезде вдруг заиграл встречный марш, и все купе наполнились ликующими звуками. Он оглянулся на родителей — отец был торжественен и строг. Мать не плакала, лишь глаза её были красными. Видно было, что для неё, русской по крови, это была не просто репатриация, а возвращение.

Они прошли санитарный контроль и получили из рук пограничника временные разрешения на проживание. До этого у мальчика никогда не было документов — этот кружок с микрочипом был первым (не считая прошения о сдаче экзаменов с трёхмерной фотографией, на которой он вышел жалким и затравленным зверьком).

Их поселили в просторном общежитии, где семья потратила немало времени, чтобы разобраться с хитроумной сантехникой. Родители притихли: казалось, они сразу устали от впечатлений, а мальчика, наоборот, трясло от возбуждения.

До экзамена были ещё сутки, и он пошёл гулять.

Прямо у общежития был разбит большой сквер с памятником посередине. Мальчик чуть было не спросил у пробегающего мимо сверстника, кому это памятник, но сам вдруг узнал фигуру. Это был памятник Розенталю. Это был человек-легенда, человек-символ.

Именем Розенталя его последователи-ученики вернули в свои права русский язык, и портреты Розенталя висели в каждой школе города. Книги Розенталя члены запрещённого Московского лингвистического кружка хранили как священные реликвии, а теперь первоиздания лежали под музейным стеклом.

Розенталь был равновелик Кириллу и Мефодию — те дали миру волшебные буквы, а Розенталь утвердил учение о норме языка и его правилах.

Норма — вот что принёс Розенталь в страну победившего русского языка.

Его портрет присутствовал даже в степной глуши, где жил мальчик. В русской миссионерской школе, стоявшей