Волкодав - Мария Васильевна Семенова

рассказам служанок. Она была храбрее во время сражения, когда помогала оттаскивать раненых. Да. Но туда, за каменные стены святилища, он приволок её за руку. И теперь, похоже, вновь был его черёд взять её за руку и отвести в безопасное место.

Человек с лучше приделанным языком, наверное, уже развешивал бы в воздухе какие-то убедительные слова. Напомнил бы ей, что она – просватанная невеста, которой строгие сольвеннские Боги хорошо если простят даже фату, самовольно откинутую с лица. Образумил бы её, наследницу галирадского кнеса. О долге вспомнить заставил.

У Волкодава, пожалуй, язык отсох бы на середине.

А лучшим лекарством для кнесинки была бы насмешка. Что-нибудь такое, что она поймёт лишь спустя время. И, поняв, сможет простить… Волкодав себя считал человеком жестоким. Но уж не настолько.

Он гладил волосы кнесинки, цеплявшиеся за шершавую ладонь, слушал сбивчивое дыхание и тоскливо думал о том, как в эти волосы запустит пальцы сын Людоеда. Как будет мять жадным ртом её губы, тонкую шею, маленькую девичью грудь…

Никуда ты меня не отошлёшь, государыня, подумал он злобно. Не брошу.

А где-то в тёмной вышине посвистывал крыльями, уносясь к обледенелым горам, быстрый маленький голубь.

Всякому хочется жить. Но бывает, поверь, —

Жизнь отдают, изумиться забыв дешевизне.

В безднах души просыпается зверь.

Тёмный убийца. И помысла нету о жизни.

Гибель стояла в бою у тебя за плечом…

Ты не боялся её. И судьбу не просил ни о чём.

Что нам до жизни, коль служит расплатою Честь,

Та, что рубиться заставит и мёртвые руки!

Что нам до смерти и мук, если есть

Ради кого принимать даже смертные муки?

Тех, кто в жестоком бою не гадал, что почём,

Боги, бывает, хранят и Своим ограждают мечом.

Кончится бой, и тогда только время найдёшь

Каждому голосу жизни как чуду дивиться.

Тихо баюкает дерево дождь.

Звонко поёт, окликая подругу, синица.

Вешнее солнце капель пробудило лучом…

Павших друзей помяни. И живи. И не плачь ни о чём.

13. Песня Смерти

Граница горной страны была прочерчена резкой рубленой линией. Так, словно когда-то, во дни незапамятной юности мира, выпуклый щит земли растрескался и лопнул в этих местах, не выдержав распиравшего его напряжения. И одна часть щита удержалась на месте, другая же развалилась и вздыбилась чудовищными осколками. Когда же всё утихло, эти осколки так и остались торчать к небесам, словно каменные торосы. А может, было и по-другому. Венны, во всяком случае, полагали, что именно сюда грянула когда-то тёмная чужая звезда, прилетевшая извне этого мира. И что именно отсюда распространилась по белу свету Великая Ночь, длившаяся тридцать лет и три года.

Так было или не так, но горы стояли. И зелёных предгорий, поросших орешниковыми лесами, как со стороны Саккарема, здесь не было и в помине. Горы начинались отвесной скальной стеной, вздымавшейся ввысь на несколько сотен саженей. Вода, ветер, мороз и просто минувшие века немало потрудились над ней, но во многих местах были отчётливо заметны слои и пласты разнопородного камня, то лежавшие ровно, то перекошенные и изломанные самым немыслимым образом. Кое-где эти пласты напоминали каменную кладку; становилось понятно, почему у сольвеннов и нарлаков горы получили имя Замковых.

Стена смотрела на север, и солнце никогда не освещало её. Наверное, поэтому граница вечных снегов здесь спускалась совсем низко, и от стены веяло холодом. За несколько верст от неё деревья начинали мельчать и редеть, потом совсем пропадали. А под самой стеной на несколько перестрелов лежала травянистая пустошь, и по ней тянулась дорога.

Опричная страна, идя рядом с кнесинкой, размышлял Волкодав. Железные горы. Ишь как сторонится их добрый лес, отступает, не хочет рядом расти…

Дорога тоже старалась не прижиматься вплотную к стене, у подножия которой там и сям громоздились целые холмы скальных обломков – следы чудовищных оползней. Под каждым таким холмом свободно поместился бы весь галирадский кром.

Упрямая жизнь, однако, повсюду брала своё. Даже по самой стене карабкались цепкие кустики, выросшие из семян, занесённых птицами или ветром…

Вчера вечером Волкодав вытащил свою карту и показал её Дунгорму. Благородный нарлак сперва забеспокоился: что, как, откуда у телохранителя?.. – но потом увидел в углу имя боярина Крута и трёхцветный шнурок с потемневшей печатью, и беспокойство его улеглось. Дунгорм уверенной рукой уточнил на карте границы горной страны и пометил ущелье, которое пересекала Препона. Кстати сказать, вскоре им предстояло миновать это место. Волкодав посмотрел на карту, запомнил её и спрятал под кольчугу. Из которой он почти не вылезал и успел привыкнуть к ней в пути, как ко второй коже.

У велиморца настроение было отменное. Сегодня к вечеру, на худой конец завтра утром он ждал встречи со своим господином. Которого, судя по всему, он непритворно любил. Это же сразу чувствуется, когда кто-то просто исправляет обязанности, – и когда служит, как говорится, за совесть. Волкодав считал Дунгорма человеком достойным. Вообразить его среди челяди Людоеда было так же невозможно, как, к примеру, Тилорна. А вот у сына?.. Волкодаву думать об этом было и тошно, и недосуг. Кровные мстители не бывают ни плохи, ни хороши. Они мстят месть. И этим всё сказано. И к тому же у Волкодава было далеко не такое радужное настроение, как у Дунгорма.

Он ждал беды.

Тот или те, кто охотился за кнесинкой, пытались добраться до неё уже дважды. Будет очень странно, если они не попробуют в третий раз. А поскольку времени на это у них оставалось всего ничего – Винитар ведь вполне мог подоспеть ещё до ночи, – удара можно было ожидать в любое мгновение. И где удобней всего нападать, как не здесь, на узкой полоске открытой, ровной, точно хлебная лопата, луговины? С которой и бежать-то особо некуда, кроме как в какое-нибудь слепое ущелье?.. В узкую трещину, где их в конце концов и зажмут, чтобы перестрелять без помех?..

Волкодав загодя посоветовался со старшинами и честно выложил им свои опасения. Опытные воины выслушали его, и ни один не стал возражать.

– Что, брони вздеть небось посоветуешь? – усмехнулся Аптахар. Он отлично помнил весну.

– Ребята ворчать станут, – вздохнул Декша. – Не лёгонькие небось. Гривен по сорок…

– Ладно, пуп не надорвут, – рассудил Мал-Гона. – Всяко лучше, чем ворон кормить.