Волкодав - Мария Васильевна Семенова

тех, с кем побратался на каторге. Потом отправился убивать Людоеда, отлично зная, что убьёт наверняка: теперь-то его и целая дружина комесов не остановит. Ещё он знал, что погибнет. И не особенно о том сожалел. Зачем коптить небо поскрёбышу пресечённого рода?.. Которого и вспомнить-то некому будет, кроме старой жрицы чуждого племени?.. Ан не погиб. Даже обзавёлся семьёй. И поплыл по течению, положив себе прожить остаток дней для тех, кто в нём будет нуждаться. Ещё и мечтать начал, облезлый кобель. Бусинку принял у неразумной Оленюшки…

Волкодав непонимающе скосил глаза на хрустальную горошину, которую с такой гордостью носил на ремешке в волосах. О том ли сказал ему Бог Грозы, ясно ответивший на молитву: ИДИ И ПРИДЁШЬ? Где-то там, на юге, по-прежнему стояли Самоцветные горы. И рядом с тем, чего он там насмотрелся, его ничтожная распря с Людоедом была так же мала, как лесистые холмы его родины – перед гигантскими кряжами в курящихся снежных плащах.

Мысль о том, что есть Долг превыше долга перед родом, впервые посетила венна. И не показалась крамольной. Может, утром и покажется, на то оно и трезвое утро. Но не теперь.

А в недрах хребтов каждый день гасли человеческие жизни. Род Серого Пса без следа затерялся бы в толпе мертвецов. А ведь он, Волкодав, уже слышал повеление Бога Грозы: ИДИ И ПРИДЁШЬ. Понадобилось послать ему навстречу эту знахарку, чтобы наконец-то прожёг нутро стыд, чтобы понял, скудоумный, КУДА.

Послезавтра, навряд ли позже, поднимет пыль на дороге скачущий навстречу велиморский отряд. Быстры, ох быстры шо-ситайнские жеребцы. Синие глаза?.. Какого цвета глаза были у Людоеда? Он не помнил. Всё остальное помнил. А глаза – хоть убей.

Волкодав оглянулся на неожиданный шорох, увидел старуху няньку, на четвереньках выползавшую из палатки, и сразу насторожился. Он неплохо чувствовал время. Колесница Ока Богов, летевшая над бесплодными пустошами Исподнего Мира, понемногу уже направлялась к рассветному краю небес. Хайгал поманила пальцем, и Волкодав подошёл.

– Девочка тебя зовёт, – прошипела старуха. – Ступай!

Вид у неё неизвестно почему был мрачно-торжественный. Ни дать ни взять «девочка» лежала при смерти и с ней самой уже попрощалась, а теперь собиралась проститься с верным телохранителем. Волкодав невольно подумал о последнем способе избежать немилого замужества и на всякий случай спросил:

– В добром ли здравии госпожа?

– В добром, в добром! – заверила старуха. И зло ткнула в спину: – Ступай уж!

Волкодав подошёл сперва к Лихобору. Натасканный парень почувствовал неслышное приближение наставника и сел, открывая глаза. Будет кому оборонить кнесинку и без…

– Буди брата, – сказал Волкодав. – Меня госпожа зачем-то зовёт.

Палатка, заменившая цветной просторный шатёр, была очень невелика. Еле-еле хватало места самой кнесинке и ещё няньке. Волкодав приподнял входную занавеску и, пригибаясь, ступил коленом на кожаный пол, рядом с нетронутым старухиным ложем. Вышитая, ключинской работы, внутренняя занавеска была спущена, но мимо отогнутого уголка проникал лучик света.

– Звала, госпожа? – окликнул он негромко.

Кнесинка помедлила с ответом…

– Иди сюда, – послышалось наконец.

На хозяйской половине во время ночлега венн был всего один раз. Когда пришлось вытаскивать кнесинку из-под разбойничьих стрел. Волкодав нахмурился, стянул с ног сапоги и нырнул под плотную занавеску.

Кнесинка Елень сидела на войлоках, поджав ноги и до подбородка закутавшись в плащ. Пламя маленького светильничка, горевшего перед ней, заметалось от движения воздуха. Выпрямиться под холстинным потолком было невозможно, и Волкодав опустился против кнесинки на колени. Огонёк бросал странные блики на её лицо, освещая его снизу. Волкодав опустил взгляд. Невежливо долго смотреть прямо в глаза тому, кому служишь. Кнесинка всё молчала, и чувствовалось, что ей чем дальше, тем труднее заговорить. Потом она сделала над собой видимое усилие и прошептала, словно бросилась с обрыва в глубокую тёмную воду:

– Я всё знаю про тебя, Серый Пёс.

Волкодав вздрогнул, вскинул глаза, вновь опустил голову и ничего не ответил.

– Скоро приедет мой жених, – продолжала она по-прежнему очень тихо, чтобы не услышали даже братья Лихие. – Я знаю, кто он тебе, Волкодав…

Венн уже успел собраться с мыслями. И глухо ответил:

– Это не имеет значения, госпожа.

Кнесинка запрокинула голову, но слёзы всё-таки пролились из глаз.

– Для меня – имеет, – сдавленно прошептала она. – Я хочу, чтобы ты уехал. Прямо сейчас. Пока люди не встали… – Слёзы душили её, скатывались по щекам, оставляя широкие мокрые полосы, но она их почему-то не вытирала. – Я тебя с письмом отошлю… к батюшке… Серка возьмёшь и ещё лошадь на смену… Я люблю тебя, Волкодав…

– Государыня, – только и выговорил венн.

У неё блестели глаза, как у больного, мечущегося в жару.

– Я больше не увижу тебя, – шептала кнесинка Елень. – Я сама пошла замуж… я дочь… Я ненавижу его!.. Когда у меня… у меня… родится сын… я хочу хоть надеяться, что этот сын – твой…

Мир в очередной раз встал на голову. Кнесинка подалась к Волкодаву и, в точности как когда-то, ухватилась за его руки. Перед мысленным взором телохранителя пронеслась тысяча всевозможных картин, одинаково сводящих с ума. Но все они тут же разлетелись в разные стороны, потому что с плеч кнесинки съехал плотно запахнутый плащ.

Венн понял, почему песнопевцы называют красавиц ослепительными. Внезапная нагота женская – как полуденное солнце в глаза. Помнишь: видел!!! А что видел? И сказать нечего, если только ты не поэт. Много позже, отчаянно стыдясь себя самого, Волкодав пытался вспомнить кнесинку, какой она предстала ему в тот единственный миг. Но так и не сумел.

Руки оказались быстрей разума. Волкодав подхватил сползший плащ и поспешно закутал девушку. Она обнимала его за шею, прижималась к груди. И всхлипывала, всхлипывала, силясь не разрыдаться во весь голос. Она хотела принадлежать ему. Только ему. Хотя бы один раз. А потом…

Волкодав баюкал её, словно ребёнка, увидевшего страшный сон. И думал об этом самом «потом». Насколько он вообще способен был сейчас думать. Свершилось! – ликовала, наливаясь жизнью, некая часть его существа. – Она пожелала меня! Тонкие пальцы неумело гладили меченное шрамами лицо, озябшее тело пыталось согреться в кольце его рук… Было бы величайшей неправдой сказать, что Волкодав остался совсем равнодушен, что близость кнесинки нисколько не взволновала его. Но тех, кто слушает только веления плоти, венны за мужчин не считали.

– Государыня, – тихо сказал Волкодав. Отогнул край широкого плаща и стал вытирать ей слёзы. – Государыня, – повторил он, мысленно проклиная собственное косноязычие. Он уже видел, что у неё ушли все остатки мужества на то, чтобы открыться ему. Она знала мужскую любовь разве только по